— Пойду постель вам застилать… день-то к вечеру покатился.
Она посмотрела в окно.
— А вон еще постоялец на самовар поспешает. Не скучно вам будет.
Вытягивая шею, Бронислав Вадимыч тоже потаращился на окно. По жесткой мощеной дорожке уныло брел немолодой, сутулящийся под бременем лет мужчина в солдатском пиджаке с побелевшими плечами и пропыленным вещевым мешком на загорбке. Он опирался на крепкую шишковатую палку — с такими надежными, до блеска натертыми посохами в давнюю пору на Руси ходили странники.
— Из Москвы, болезный, вертается, — заметила горестно Дашура, комкая в руках утирку. — Живого места на самом нет, а он еще о других печется. С ихней учительницей… недальние они — из Песчаного, беда стряслась. По молодости лет и горячности правдивой отмочалила она на колхозном собрании председателя Совета… а правда-то глаза колет! Ну, и ее, учительницу, местные дуроломы в два счета с работы сняли. А женщина она безмужняя, на руках дочка калека безногая… куда ей деваться? Михаил Капитоныч… этот вот самый, и взялся хлопотать. Бился, бился, а потом взял да и в Москву.
Положив на тарелку пару бутербродов с колбасой и пару с салом, Бронислав Вадимыч убрал в чемодан оставшиеся продукты. Лишь после этого спросил:
— Она ему родней доводится?
— Кто? Учительница? Такая же родня, как и мы с вами.
— Кто же задарма будет стараться? Наверно, какой-нибудь свой интерес имеет.
Направляясь к выходу, Дашура через плечо холодно обронила:
— Это уж кто как… иной бескорыстно сложит голову за незнакомого человека, а другой…
Она распахнула дверь и вышла в сени.
Глава пятая
После пятой кружки горячего чаю Михаил Капитоныч заметно приободрился. Остроносое сухое лицо его — морщина на морщине, замаслившись потом, будто даже чуть помолодело.
— Полторы недели, Дарья Андревна, торкался в разные двери. Все правду искал, — заговорил новый постоялец, почему-то обращаясь лишь к Дашуре, крайне смущая ее особой, подчеркнутой вежливостью, и совсем не замечая Бронислава Вадимыча, медленно, со смаком жующего свои бутерброды. — В одно место заявлюсь — посылают в другое… — Он намотал на палец буроватый хохолок, все еще задиристо, по-мальчишески топорщившийся над яйцевидной, бобриком остриженной головой. — А вернулся, как и уезжал, с пустыми руками. «Возвращайтесь, гражданин, на свое местожительство. Мы расследуем историю увольнения учительницы Ульяновой и результаты сообщим»… Всю дорогу от Москвы до Астрахани маковой росины во рту не было.
— В честь чего же ты постился, голова? — с притворным сочувствием спросил Бронислав Вадимыч, собирая с тарелки хлебные крошки.
Все так же не глядя на восседавшего напротив него по другую сторону стола упитанного детину, Михаил Капитоныч усмехнулся добродушно запекшимися губами:
— Сотенный билет не хотелось менять!
Левое, чуть приподнятое плечо его дернулось и поползло к уху.
— А дорога — сущая маета, Дарья Андревна. Негде на ночь — в буквальном смысле слова — голову приклонить, — продолжал Михаил Капитоныч. — В первый вечер — по неопытности провинциальной — в центральные гостиницы устремил я стопы свои. В «Минске» мне на дверь показали, в «Москву» тоже не пустили. Стою на проспекте Маркса и думаю: «Куда теперь деваться?» Скоро ночь, чуть ли не на каждом шагу фонари уж засветились, люди беззаботно снуют туда-сюда, и ни одного-то знакомого в большущем этом городе! Попытал счастья еще в одной гостинице, в третьей… Тоже от ворот поворот: «Нет мест!» И точка без запятой. Немцев там, англичан и прочих иностранцев с улыбочками и поклонами принимают, а я, который до Берлина пешим дотопал со своими молодцами, раза три чуть богу душу не отдал… а на меня, обратно же, и смотреть не хотят! Эту первую свою ночь на Казанском вокзале на полу промаялся. Потому как и вокзал был битком набит разным приезжим людом.
Вдруг Михаил Капитоныч хлопнул ладонью себя по шее и со словами: «Не младший ты лейтенант, ядрена мать, а мокрая курица!», торопливо нагнулся, подхватил с полу свой ветхий заплечный мешишко.
— Покличьте-ка, Андревна, своего шуренка, я ему что-то тут из Москвы привез, — говорил он, распутывая узловатые бечевки на тощем мешке. — Это я в начале своей шикарной столичной жизни… когда еще серебро в кармане бренчало.
— И не думайте! — запротестовала Дашура, сидевшая все это время у самой двери на кончике табурета. — С вашими-то достатками!
— Отставить! — шутливо приказным тоном прикрикнул на Дашуру Михаил Капитоныч. И выхватил из мешка и поставил на стол смешную-пресмешную обезьянку-модницу с зеркальцем в одной лапе и расческой в другой. — Зовите, зовите сынаря.