— И не верь! — бодро проговорил я. — Заявимся сейчас в класс, а наш Марат уже за партой красуется. Подлечился и снова гранит знаний собирается грызть!
Нахохлившись, мы до самой школы топали молча. А когда вошли в класс, я от неожиданности чуть портфель из руки не выронил. За нашей партой сидел… Марат Жеребцов!
Да, да, да! Сидел за партой Марат и бестолково перебирал мосластыми ручищами тетрадки, учебники, будто искал чего-то. И никого не замечал, уткнувшись взглядом в парту. Он и меня «не заметил».
Сев рядом с Маратом, я легонько толкнул его локтем в бок, спросил, еле шевеля губами:
— Это правду говорят: отец тебя…
Марат изо всей силы сжал мою руку. И, бледнея, яростно прошептал:
— Помолчи хоть ты, дурак!
Хотел осерчать на Марата, да передумал. Ему, Марату, и так сейчас ой-ей как несладко!
Больше недели не мог я смотреть Марату в глаза. Было стыдно и обидно. Стыдно и обидно и за него, и за себя. Точно нас с ним обокрали.
Педагоги делали вид, словно они ничего не знают о неудавшемся побеге Жеребцова: директор, по-видимому, просил. Он у нас, Алексей Алексеич, мудрый мужик — бывший фронтовик!
Ребята тоже не очень-то приставали к Марату, а вот девчонки… девчонки не давали шагу ступить Марату. Особенно же донимала Марата язвительными насмешками рыжая Катька. Она, эта дохлая скелетина, прямо-таки изводила бедного парня своими колкостями. Встретит, например, утром Марата в гулком коридоре и непременно спросит, поджимая губы:
— Приветик, путешественник! Ты, Жеребцов, медведя не привез из Сибири?
А на переменке, проходя мимо Марата (по-моему, она нарочно старалась то и дело попадаться ему на глаза), пропоет этак «ласково», что вся кровь в жилах закипит:
— Ну, как там наши дальневосточные гиганты? Должно быть, план завалили без твоей подмоги?
Поднимет Марат страховитый свой кулачище, да тут я схвачу его за руку. Он и обмякнет.
С неделю, а то и больше шатался за ним тенью, опасаясь, как бы дружище мой не влип в неприятную историйку.
А Тарасик Крюченюк, которому тоже надоели каждодневные приставания прилипчивой рыжухи, раз даже огрел ее по спине. Прямо между острыми лопатками.
Казалось: разревется дохлятина, а она и не подумала. Позеленела лишь вся от злости. Да по-змеиному зашипела:
— Ну, и герой же ты… трусливый Карасик! Тебе бы только с девчонками сражаться!
И, вильнув хвостом, убежала.
С этих вот пор я еще сильнее возненавидел девчонок. А рыжую Катьку просто-напросто видеть не мог спокойно. Честно, без всякого трепа.
И она, догадливая хитрюга, стала платить мне тем же. Теперь Катька, оставив в покое притихшего «бунтаря», нудно и зло язвила меня при всяком удобном и неудобном случае.
Плетешься, скажем, от доски между рядами парт, так и не решив трудной задачи, а Катька шепчет «сочувственно»:
— Не вешай носа, Ка-аврижкин! Все гении отвратительно учились!
В другой раз, как-то после сполошной метели, рыжуха преподнесла мне новую пилюлю. Предложил классный руководитель наметить ответственного за сбор класса на предстоящий воскресник по очистке школьной территории от снежного заноса, а она вскочила и кричит:
— Есть предложение: Ка-аврижкина Павла! Он в этом году от всех общественных дел в стороне!
И все девчонки тотчас заорали хором:
— Ка-аврижкина! Ка-аврижкина!
Приветик! Этого еще не хватало. Я-то как раз и собирался увильнуть от предстоящего воскресника, а тут — нате вам! Отвечай за явку всего класса! Волей-неволей придется тащиться на воскресник и махать лопатой.
Катька — та непременно раньше всех заявится. И непременно отыщет себе самую большую лопату. Откровенно говоря, я уже давно поражаюсь выносливости этой дохлой с виду скелетины.
В октябре она затеяла туристский поход по родному Подмосковью. И пятнадцать километров прошагала под дождем от железнодорожной станции до какого-то древнего монастыря, прошагала молча, даже ни разу не пикнув. Другие девчонки ныли, проклиная и моросящий дождь, и грязь по колено, и… и вообще все на свете! Да чего там девчонки. Наш Тарасик Крюченюк через шесть километров хромать принялся, а Севка Уварченко, когда мы дошлепали до бросового пастушьего шалашика, наотрез отказался продолжать поход. Катька же… а Катьке хоть бы что! Протопав пятнадцать километров, она как ни в чем не бывало отправилась в рощу собирать хворост для костра. Одна. Потому что все мы обезножели и повалились спать. (Спасибо одному столетнему деду, пустившему нас к себе в жарко натопленную избу.)
И так эта Катька ни в чем не дает маху. Если начинается кампания по сбору утиля — она первая заводила. И даже больше мальчишек притащит всяких железок или разного бумажного хлама.