А минуток пяток спустя мы уже сидели в сторожке бакенщика.
— Я вашу личность сразу признал, — обращаясь ко мне, говорил хозяин сторожки — бородатый мужчина в полушубке. — Весны три назад вы у меня на бакене гостевали со старшиной нашенским. Я тогда, если не запамятовали, на другом посту стоял. Насупротив Усолья.
— Как же, помню, — сказал я. — А вы, Терентьич, не стареете!
Бакенщик махнул рукой.
— Не, голова, не тот уж стал. Всю зиму канючил, думал, не поднимусь.
— Ну, а сын? Вернулся?
— Осенью, — не сразу ответил Терентьич. — Даже при медалях, между прочим.
— А вы что же… как бы вроде не рады сыну? — вмешался тут в разговор Березин. И улыбнулся, чтобы не обидеть хозяина.
Вытянув из кармана шубняка кисет, бакенщик принялся крутить цигарку из газетной полоски. Вздохнув, сказал немного погодя:
— Какой же родитель не будет рад своему дитю? Разве кто с каменным сердцем!.. Пять лет не видел сына. Сколько тут вот пережито — никто не знает.
При этих словах Терентьич приложил к груди большую, сильную свою руку.
— Одно утешение на старость и осталось — сын. Вернется, кумекал, мой Васятка, вместе на бакене робить станем. Он за старшого, а я у него в помощниках… Как-никак, а скоро мне на пенсию.
Помолчал, пуская к растрескавшемуся потолку густущие струйки прозеленевшего дыма. И, разводя руками, докончил:
— А вернулся по осени сынок, и не то получилось. Другой поворот в жизни вышел.
И вдруг, как бы вспомнив какое-то неотложное дело, бакенщик встал и направился к двери, бормоча себе под нос:
— Экая ноне пора ералашная!
Когда Терентьич вернулся в сторожку с ведерком, наполненным до краев живой, бьющейся рыбой, я не стал заводить разговора о его сыне.
Через какие-нибудь полчаса уха уже была готова, и бакенщик пригласил нас к столу.
— Ешьте без сумнения. В нашей Волге много рыбы, — говорил Терентьич, ставя на стол алюминиевые миски. — Всякой пока хватает.
В окно хлестал дождь. Хлестал без перерыва уже второй час. Гулкий ветер завывал на чердаке, сотрясал стены. Еще миг-другой, думалось, и крошечный этот скворечник свалится под яр…
Бакенщик разбудил нас в несусветную рань.
— Солнышко восходит, пора подниматься, — сказал он, разглаживая бороду.
Собирались проворно, по-военному.
Присмиревшая Волга в это раннее утро выглядела сурово и сумрачно. Видно, не отвела она еще свою душеньку — не набуянилась досыта в канувшую ночь.
По взбаламученной, неспокойной воде несло вниз бревна, валежины и всякий мусор.
В Жигулевских горах, нечетко выделявшихся на сыровато-линялом небосводе, кое-где в отрогах снежными глыбами притаился туман.
Чем ближе подплывала наша лодка к правому берегу, тем явственнее доносилось до нас монотонное урчание не смолкающих ни на минуту бурильных станков, сердитое шипение пара.
От поселка по укатанной дороге вдоль гор неслись один за другим грузовики с рабочими вахтами.
Легкий ветерок доносил из оврага запахи нефти и расцветающей черемухи.
У самого берега на мокром пористом валуне сидел голубоглазый парень в парусиновой спецовке. Тяжелые землистого цвета руки его покоились на коленях.
Когда лодка ткнулась носом в гальку, парень поднялся и, улыбаясь во все лицо — молодое, смуглое, направился к нам.
— Ты почему не приезжал? В субботу тебя ждал, — ворчливо проговорил бакенщик, из-под принасупленных бровей строго оглядывая ясноглазого парня.
— Сменщик прихворнул… пришлось две вахты отмахать, — мягко, примирительно ответил парень, все так же широко улыбаясь.
Тут он за руку поздоровался с инженером, молодцевато спрыгнувшим на каменистый берег.
Терентьич поднял со дна лодки корзину. Сказал:
— Держи-ка. Уху с ребятами сваришь. Живая.
И, повернувшись ко мне, все так же ворчливо прибавил:
— Сын. Побрезговал отцовским делом заниматься. Теперь в нефти пачкается.
— А ты, отец, перестал бы серчать, — весело блестя глазами, усмехнулся здоровяк-парень. — Пора уж и позабыть старое.
Березин шагнул к бакенщику. И, опустив на его плечо руку, спросил живо:
— Василий — ваш сын?.. Вот не знал!
Терентьич улыбнулся. Улыбнулся впервые со вчерашнего вечера.
А инженер продолжал:
— На такого молодца — честно говорю — грешно сердиться. Ей-ей, грешно!
Попрощавшись с Терентьичем и его сыном, мы пошли в гору.
— Этот парень — Василий Сорокин, пришел к нам на промысел осенью, — негромко говорил Березин, на каждом шагу задевая меня плечом. — Пришел и сразу: «Хочу на такую работу, чтобы нефть добывать». — «А вы знакомы с этим делом? — спрашиваю. — Профессия бурильщика сложна и тяжела». Смотрю — у парня лицо так все и загорелось: «Я не из пугливых. На войне всякое было». Направил его на буровую. А через месяц мастер заявляет: «Спасибочко, Виталий Макарыч, дельного парня прислал. Побольше бы нам таких».