— Нет, моё дело это подвиги и битвы, — Алексей рассмеялся.
— Ты вот не отнекивайся, — сказал Баламут, — когда тебе дельные вещи говорят. Ездить по ушам, словами вертеть по-всякому, первейший навык в деле обольщения прекрасных девиц.
Княжич покраснел и буркнул что-то малопонятное. Баламут услышал одновременно и «зачем оно мне», «не в этом дело», «тебе-то откуда знать» и прочие отговорки.
— Конечно, — сказал он, — тут и много других моментов надо учитывать. Например, крестьянам кривозубым, вроде меня, девушки-красавицы не так улыбчивы, как молодым симпатичным князьям, вроде тебя. Глупо отрицать. Тугая мошна, опять же, может открыть ранее запертые врата. Но если уж не был бог, или старые боги, к тебе милостивы, так что теперь, опускать руки сразу? Учись плести слова, мой тебе совет, это почти волшебство.
— Ни к чему оно мне, воину, это твоё краснобайство, — ответил Алексей.
— Вот ты опять неправ. Посмотри на наших соседей варягов. У них считается, что каждый муж это воин. Да, в принципе и каждая женщина тоже. И каждый воин — должен быть скальдом.
— Гусляром?
— Почти. Скорее бахарем. Пусть плохим, но хоть каким. Крутить слова в красную речь — дар. И чем красивее излагаешь, тем ты сильнее, как колдун.
— Колдовство это грех, — сказал Алексей и перекрестился.
— Много чего грех. Что же теперь, вообще не веселиться в этой жизни, лечь да помереть? Умение краснобайствовать не грех, точно тебе говорю, у кого хочешь спроси. Вон, сейчас приедем проведать прислужников Мары — у них можешь спросить, пока не завертелось.
Наёмник со смаком потянулся, хрустнул суставами.
— Далеко ли нам ещё? — спросил Баламут. — Не привык жаловаться, но у меня от седла ломит всякое.
— Рукой подать, завтра к вечеру на месте будем.
— Ещё сутки в седле? Ох, за грехи мне это.
— Как ты думаешь, мы не опоздаем? — спросил княжич тревожно.
Баламут посмотрел на небо.
— Не должны, успеваем, — сказал он. — Ежели опоздаем, ты не переживай, узнаем об этом сразу. По земле пронесётся вечный хлад, мор и смерть. Как только птицы на лету замертво падать станут, а у деревьев стволы потрескаются от мороза, тут стало быть, уже можно и не торопиться. Но если говорить серьёзно, то успеваем. Мудрец этот сказал, что есть время до полнолуния. Стало быть, как раз вовремя будем на месте, завтра оно случится. Так что, думаю, можно и не торопиться. Найдём тут какую-нибудь речку.
Он потянулся всем телом, хрустнув суставами, а голос стал медленным и мечтательным.
— Сядем на бережку, сладим удочки, поймаем пару окушков. Благодать! Может, пошлём этим любителям Мары почтового голубя, так и так, мы в пути, ребятки. Бегите навстречу, пеките каравай, разливайте брагу.
— У тебя с каждым часом речи одна другой безумнее.
— Спорить не буду. Я устал, а скакать нам ещё немеряно. Опять же, ты смотри, не домой мы едем, да не вино пить, свининкой закусывая, а рубиться, как в последний раз. Тоже приятных мыслей не добавляет.
— Струсил опять?
— Неизвестность страшит, отпираться не буду. Вернуться бы к мудрецу, да расспросить его подробнее, — вздохнул Баламут. — Сколько там этих приспешников Мары-то вообще? Это мы думаем, ну один-два, в самом худшем случае — три. А ну как их там целая сотня?
Княжич только хмыкнул.
— Да что с того, хоть и целая тысяча. Мне всё нипочём, когда у меня такой меч есть. Самого Сварога, понимаешь? Никакая тьма не способна одолеть меня теперь.
— Вот это хорошо, очень хорошо, — покивал Баламут, — тебе, стало быть, моя помощь совсем не понадобится? Очень грустно это слышать, конечно, но что же, ладно. Не буду отбирать у тебя всю славу. Ты тогда с прислужниками Мары рубись, с самой Марой, со всякой нечистью, что она с собой притащит. А я в сторонке постою, подожду. Постараюсь, самое главное, не ослепнуть от величия твоих ратных навыков.
Алексей смутился.
— Нет, твоя помощь понадобится, разумеется. Вместе этот путь проделали, вместе и побьём прислужников зимней богини. Должен же кто-то мне спину прикрывать?
Баламут зевнул во весь рот.
— Да я этим только и занимаюсь, — сказал он. — С первого дня, без сна и отдыха. И без нормальной пищи. Помер бы ты без меня, княжич, и глазом бы моргнуть не успел. Вот прямо с порога кабака сошёл бы, поскользнулся, в лужу бултых и потонул бы с концами. Моей опекой только и жив до сих, ношусь с тобой, как курица-наседка.