— Ага, давай-давай, засыпай, друг мой светлый.
Алексей лёг на землю и укутался плащом, подложив ладонь под щёку. Сердце Баламута забилось быстрее. Он снова жадно отхлебнул из бутылки. Мир в его глазах начал ходить в круговерти и пришлось протереть глаза, отгоняя пьяное наваждение. Спит княжич, или нет ещё? Баламут моргнул. Веки словно наливались свинцом, с каждым мгновением становясь всё тяжелее. Моргнул ещё медленнее. Баламут зевнул, покачиваясь. Прикрыл глаза на секундочку…
Проснулся Баламут от того, что Алексей со всей силы тряс его за плечо.
— Отстань, — сказал наёмник, переворачиваясь на другой бок, не открывая глаз. — Дай поспать ещё пять минуточек.
— Там виверна, — прошептал княжич.
— Да-да, виверна там, ага, а я кесарь ромейский, — пробубнил Баламут.
Он зажмурился сильнее, но княжий сын не отставал, продолжая трясти наёмника.
— Вот пристал, как банный лист, — проворчал тот.
Баламут вылез из-под одеяла, сел, бурча под нос ругательства. Нащупал припасённый бурдюк с медовухой, жадно припал к нему. Захрипел, растёр пальцами виски, которые будто сжали в тисках. Костёр их давно потух, оставив после себя только горстку едва тёплых углей.
— Там виверна, говорю тебе, — снова зашипел княжич.
— Угу. Я когда от кошмаров просыпаюсь, тоже как умалишённый всех убеждаю, будто взаправду всё было. Отстань. Ляг, проспись.
— Да посмотри ты!
Баламут нехотя оглянулся через плечо.
На небольшой поляне саженях в двухстах от них прохаживался зелёный змей, с маленькими перепончатыми крылышками, пяти аршин от хвоста до рогатой головы.
Баламут фонтаном выплюнул медовуху. Схватил княжича за воротник, притянул, показал пальцем.
— Не, ну ты видел? Видел?
— Да я-то вижу!
— Да что же ты молчишь, остолоп. Это же змей! Самый настоящий! Они существуют!
— Конечно, существуют, ты же сам с ними борешься, — Алексей повернулся к Баламуту.
— Ну да, точно, борюсь, — закашлялся тот. — Я такой. Не выспался просто, забыл уже всё на свете. Я бы и голову свою забыл где-нибудь под кустом, не будь она прямо ко мне приделана.
— Хватит лясы точить, сделай уже что-нибудь.
— Ага, уже делаю, дай-ка подумать.
Баламут нервно выдохнул, огляделся.
— Нам повезло, что мы с подветренной стороны, — сказал он, — она нас не учует. Если эта зверюга вообще чуять умеет.
Алексей обернулся.
— Ты чего, не знаешь умеют ли они чуять?
— Всё я знаю, не ори ты.
Баламут трясущимися руками кое-как натянул сапоги, схватил пожитки в охапку и на четвереньках пополз к стреноженному коню.
— Ты куда? — зашипел Алексей.
— Ты сам-то как думаешь? — зашипел в ответ Баламут. — К коню поближе, от этой зверюги подальше.
— Бежать удумал, что ли?
— Какой ты сообразительный иногда бываешь, диву даюсь. Быть тебе советником великого князя, не иначе.
— Ты, никак, струсил? — спросил княжич.
— Я смелый только тогда, когда это нужно, — ответил Баламут. — Ты смелый, потому что бабка-повитуха тебя при родах уронила. Беги и не оглядывайся!
— Какой бежать?! Мы сразимся с ней.
— Конечно сразимся. Ты начинай пока, разомнёшься, а я схожу до ветру, лицо умою, перекушу, по-быстрому. Такой вот мой принцип. Никаких подвигов до завтрака. Это плохо для желудка, меня матушка так приучила. Как все дела переделаю, там уже присоединюсь, завалим эту тварь, как делать нечего. Одна просьба только, я пока версты на две-три не отойду, ты не шевелись главное, ладно?
Алексей будто уже ничего не слышал, погруженный в фантазии грядущей легендарной битвы, встал во весь рост, расправил плечи, поднял копьё. Баламут, всё так же четвереньках, быстро пополз к своему коню, мирно щиплющему травку в десятке саженей от лагеря.
— Боги, новые и старые, не дайте помереть сегодня ни за грош ломаный, — шёпотом взмолился наёмник ломающимся от страха голосом. — Дурной сон это, не бывает таких тварей. С пьяну мерещится. Надо только проснуться. Сейчас проснусь и всё будет хорошо. Сразу, как глазки открою, так пить брошу. Ох, не дайте помереть, боги, молю.
Баламут застыл, как пойманный посреди стола таракан. Ветерок на секунду стих… а затем изменил направление. Виверна подняла голову на длинной шее и принюхалась. Повернулась к двум путникам. Затем ощерила гигантскую розовую пасть, обнажив три ряда больших гнилых клыков и заверещала.
— Ну всё, отбегался, поросёночек, — сказал Баламут то ли княжичу, то ли самому себе.