«Эдвард Герек был личным другом Брежнева. Он сообщил мне, хотя я и не могу ручаться за достоверность его слов, так как наша разведывательная служба не имела ни одного гражданского агента в Советском Союзе, что мать Брежнева была полькой.
Брежнев это скрывал, поскольку русские к полякам относятся с сарказмом и презрением. Тем не менее польский был в прямом смысле его родным языком, и с Гереком они нередко говорили по телефону по-польски.
Летом Герек отдыхал в Крыму на даче, расположенной по соседству с дачей Брежнева. Они часто встречались и вели, по-видимому, доверительные беседы.
В октябре 1976 года я нанес Гереку официальный визит. Вечером следующего дня в разговоре наедине Герек сказал мне по секрету:
— Брежнев говорил со мной о своем преемнике… Речь идет о Григории Романове, в настоящее время он возглавляет ленинградскую партийную организацию…
Эдвард Герек не забыл этот разговор. В мае 1980 года я снова встретился с ним в Варшаве специально для того, чтобы через него предупредить Леонида Брежнева о губительных последствиях для разрядки опасной афганской авантюры. Во время нашей встречи Герек вновь обратился к вопросу о преемнике Брежнева:
— Вы, вероятно, помните, что я сказал вам относительно Романова. Теперь это не так. Намерения Брежнева изменились. Он прочит себе в преемники не Романова, а Черненко. Вы его знаете?
Я знал Черненко в том смысле, что замечал его на официальных приемах. Он показался мне человеком преклонного возраста, бесцветным и всячески старающимся угодить Брежневу. Таким образом, режим предпочел замкнуться на самом себе.
Поэтому когда на смену Брежневу пришел Андропов, я понял, что в самой системе произошел какой-то сбой и к власти пришел не тот, кто намечался».
Казалось, все происходило в глухой провинции. Обветшавшая колокольня. Вход, напоминавший узкий лаз. Четыре тесные комнатенки с окнами на уровне узкого тротуара. В стороне помещение чуть больше — ярус колокольни, с грехом пополам приспособленный под некое подобие зала. Дощатые полы. Стол президиума под кумачовой скатертью. Ряды исцарапанных шатающихся стульев. Лучшего помещения для Московского городского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК) в столице не нашлось. Или — не должно было найтись.
Всю организацию возглавлял бывший инструктор районного отделения партии некий Толмачев, не имевший ни малейшего представления ни о русской истории, ни о памятниках, ни тем более о том, как их надо защищать и хранить.
Под стать партинструктору были его сотрудницы, заведовавшие придуманными секциями: жена начальника кафедры в Политической академии и жена высокого офицера госбезопасности. В их обязанности входило следить за сбором взносов в районах, но главным образом фиксировать всех приходивших. Приобщение к этому обществу, изначально выступавшему «против правительства» (как иначе назвать возражения против планов партийного руководства по переустройству городов?), было несмываемым клеймом, если только это приобщение не предписывалось своим сотрудникам и осведомителям госбезопасностью.
Старички и старушки из «бывших» тянулись сюда не столько в надежде сохранить старину — даже заикаться о таком многие не решались, — сколько послушать всякие истории «про прошлое». Научный уровень здесь значения не имел, никакой деятельности не предполагалось.
В канун 600-летия битвы с Мамаем на Куликовом поле определилось и второе направление общества — национал-патриотизм в духе Третьего рейха. Ответственным секретарем и идейным вождем Московского отделения стал сын начальника личной канцелярии Суслова, в прошлом военный связист Дьяконов. Речь шла об истовом православии, борьбе с заполонившими русскую землю «иноверцами», о необходимости возвращения к исконно русскому укладу, как его себе представляла сусловская команда, и безусловному изоляционизму.
В городе продолжало разрушаться множество церквей, являвшихся памятниками архитектуры. Но только когда бульдозер затронул абсолютно бездарную в художественном отношении церковь Архангела Михаила, орденский храм черносотенного Союза русского народа, в дело вмешался официальный вождь национал-социализма художник И. Глазунов. Снос был приостановлен. Однако профашизм не прививался в Москве — его приходилось вводить и распространять насильно. 5-е управление усиливало напор.
Как-то в «андроповские месяцы» ко мне забежала старая приятельница, известная актриса Людмила Касаткина: «Я только что была на приеме у министра обороны (Касаткина была ведущей актрисой Театра Советской Армии. — Н. М.). У него на стене висит… картина Элия!» Да, Советская Армия всегда стояла по другую сторону баррикад по сравнению с КГБ.