Леонтиск снова засмеялся.
— Теперь я знаю, почему ты со мной разговариваешь. Папа приказал выведать военные тайны?
— Фи, не смешно!
— Шучу. Ответ — три. Лишь три отряда, и это совсем не мало, учитывая, что граждан в Лаконике едва ли тысяч двадцать.
— И три четверти из них — военные? С ума сойти!
— Реально на военной службе состоит лишь молодежь до тридцати лет и командиры всех уровней, остальные приписанные к отряду граждане-гоплиты зрелого возраста живут обычной гражданской жизнью. В случае войны они встанут под знамена, наполнив свои отряды до номинальных пяти тысяч.
— Не будь занудой, я все поняла! Так и пишу — три отряда по пять тысяч воинов.
— Чего?
— Запоминаю, говорю. Для папы.
— А-а! Записывай дальше: отряд состоит из пяти хилиархий, соответственно, по тысяче солдат в каждой. Хилиархия делится на две моры…
— По пятьсот человек!
— Умница! Мора делится на пять лохов по сотне мечей. Командует лохом лохаг. В те времена, о которых я тебе рассказываю, Агесилай был иреном — лохагом агелы.
— Ирен — лохаг учеников. Поняла.
— Умница. Лох состоит из трех братств-эноматий. Лидер-эномарх собирает вокруг себя друзей и единомышленников.
— Подпевал и прихлебал.
— Фу, какие в Афинах невоспитанные девицы!
— Ах вот как? Ну и катись в свою Спарту!
— Я рад бы, да решетка мешает.
Оба расхохотались. Алкимах, дремавший на первой ступени лестницы в конце коридора, удивленно поднял голову, посмотрел на них, потом снова свесил подбородок к груди.
— Ну а декада?
— Какая декада?
— Из которых состоит эноматия.
— Я разве говорил, что эноматия состоит из декад?
— Говорил.
— Нет!
— Не будь занудой! Говорил — не говорил! Итак, декада — это…
— Декада — это особый случай. На декадах, или по-другому, десятках, держится вся спартанская армия.
— Ой-ой!
— Серьезно. Клянусь Меднодомной Афиной! Декада — это десять человек, спаянных родством или близкой дружбой, местом в строю, законом и судьбой.
— Это как?
— Очень просто. Дисциплина лакедемонян основывается на том, что за проступок любого солдата несет ответ вся его декада. Вплоть до смертной казни.
— То есть если во время Олимпийских игр какой-нибудь спартанец изнасилует девицу, накажут еще девять человек, не имеющих к этому ни малейшего отношения?
— Это так. Но спартанцы не насилуют девиц в мирное время, тем более — во время Олимпиад.
— Да это я так, к примеру…
— Пример неудачный!
— Ладно, не обижайся!
— Не буду.
— Я все поняла — от отряда до декады. Рассказывай дальше…
— Держи, цыпленок! Поглядим сейчас, как афинские девчонки обращаются с оружием! — Рыжий небрежно бросил Леонтиску деревянный меч, сделав это таким образом, чтобы новичок не смог его поймать. Глухо стукнув, меч проехал, подпрыгивая, по земле и остановился у ног нового «птенца» агелы. Сын доблестного стратега Никистрата, злобно зыркнув глазами на Леотихида, наклонился и бережно поднял оружие обеими руками. Поступок мальчишки-спартанца покоробил Леонтиска: отец с самых юных лет привил ему понятие, что каждый клинок имеет душу, и если хочешь, чтобы оружие не подвело тебя в бою, обращайся с ним бережно. Невероятно, чтобы спартанцы, всюду признанные как народ воинов, не знали этого. Юный афинянин пристальнее взглянул на сам меч.
Выпиленный из толстой цельной доски, меч, как и любое тренировочное оружие, был весьма тяжелым. Рукоять его была отполирована, наверное, тремя поколениями учеников, а клинок носил следы бесчисленных столкновений с собратьями. Острие было не скруглено, как это обычно у учебного оружия, а наоборот — тщательно заточено. Таким мечом можно было нанести не то что ссадину или царапину, как сказал ирен, а настоящую рану. Тем не менее, почувствовав оружие в руках, Леонтиск повеселел. Сейчас эти наглые голодранцы получат свое! Учитель Филострат занимался с ним фехтованием целый год, и ежедневными жесткими занятиями добился, что его подопечный стал, наверное, лучшим семилетним фехтовальщиком в Афинах. Военное воспитание молодежи имело важное (хоть и не первостепенное, как в Спарте) значение в культурной столице Греции, поэтому представители афинского нобилитета нередко проводили потешные бои между своими отпрысками. В этих детских состязаниях Леонтиск, на радость отцу, побеждал не только сверстников, но и девяти-десятилетних противников. Причем не кого-то, а сыновей аристократов, с каждым из которых с младых ногтей занимался опытный учитель-гопломарх. Так что теперь юный мастер меча намеревался — ни много, ни мало — побить все три десятка «птенцов» эноматии, и самого эномарха-Рыжего в придачу.
Первым к нему навстречу вышел кудрявый круглоголовый мальчишка, все время скаливший в улыбке крупные, покрытые желтым налетом зубы. Паясничая и кривляясь, кудрявый, провожаемый одобрительными выкриками товарищей, готовился к поединку очень долго, а проиграл за миг. Двойным финтом Леонтиск сбил противника с толку и от души ткнул мечом в открывшуюся для удара грудь. Кудрявый охнул и отскочил назад, но поздно — на серой тунике прямо против сердца заалело темно-красное пятно. Леонтиск даже растерялся. Ему захотелось подойти к «птенцу» и попросить у него прощения за такой сильный удар, но того уже согнали презрительным свистом, и тут же в круг ступил новый противник. И с этим, и со следующим, и с четвертым юный афинянин справился без особого труда. К пятому Леонтиск, однако, ощутил, что запыхался, и решил экономить силы, чтобы не упасть от изнеможения уже к десятому противнику, не то что к тридцатому.
Медленно кружа, останавливая атаки оппонента быстрыми батманами, Леонтиск отдыхал, пока полностью не восстановил дыхание. Плотный, толстощекий противник из кожи лез вон, чтобы зацепить новичка, но все его наскоки были тщетны. Из толпы «птенцов» горохом сыпались свист и крики.
— Коли его, Эвном!
— Бей! Сверху! Эх ты, тюфяк!
— Врежь афиненку! Руби, наступай!
Особенно усердствовал Леотихид. Его, судя по всему, мучал стыд, что первые вышедшие в круг «птенцы» его эноматии потерпели поражение от этого маменькиного сынка афинянина.
— Справа! Теперь обратным, недоумок! Выпад! — кричал медноволосый эномарх, срывая от усилия голос.
«Птенцы» двух других лохов довольно загалдели, когда Леонтиск закончил и этот поединок, рубанув противника по шее. Леотихид вспыхнул и взорвался ругательствами. Прыгнув вперед, он отвесил возвращавшемуся с боя Эвному пинка и вырвал меч у него из рук.
— Какой из тебя декадарх, тупица! Баба, чучело, урод косолапый! — проорал Леотихид в лицо крепышу. Тот съежился, понурил голову и бочком оставил поле боя начальству.
— Вы, дураки, только позорите эноматию, — с досадой бросил эномарх чуть менее раздраженно, обращаясь уже ко всем. — Кошкам на смех — этот цыпленок вышиб пятерых из вас! Так недалеко и до бесчестья, клянусь бородой Зевса!
— Вздуй его сам, командир! — выкрикнул самый смелый из «птенцов», круглощекий темногогловый мальчишка с красным свежим шрамом на щеке.
— Да! Задай ему, эномарх! Проучи розовожопого афиненка! — загалдели остальные. Только те пятеро, уже сразившиеся с этим самым афиненком, молчали и делали вид, что их здесь нет.
— Да уж придется! — с презрением бросил Леотихид. — Вам доверь, так обдристаешься перед другими эноматиями…
Он решительно зашагал в середину образованного зрителями круга, посмотрел в сторону ирена.
— Я пойду шестым, брат!
Агесилай, помедлив, молча кивнул. Леотихид, поигрывая мечом, перевел взгляд на афинянина. Только сейчас Леонтиск заметил, что глаза у эномарха зеленого цвета. Сейчас они искрились от бешенства.
— Держись, глупый, ты меня разозлил.
— Невелика беда! — в тон отвечал Леонтиск. Он решил собрать все силы, вспомнить все отработанные с учителем техники боя и опозорить этого надменного рыжего, вышибить его с самых первых мгновений.
Бац! Мечи сошлись, завертелись, застучали. С первого же батмана Леонтиск понял, что перед ним боец предыдущим не чета: эномарх сразу начал с уверенной сложный атаки, пытаясь ошеломить темпом и безукоризненной техникой. Похоже, с Леотихидом тоже занимается учитель — мастер меча. Тем не менее Леонтиск поставил на первоначальный план, рискнув провести коронный удар учителя Филострата. Вперед!