— Леонтиск, прошу тебя, говори, — глядя ему прямо в глаза, потребовал кузнец. — Полагаю, случилось нечто серьезное, если тебе потребовалась помощь кузнеца Менапия. Проси о чем угодно, и это будет выполнено — не забывай, чем обязана тебе наша семья!
Леонтиск поморщился.
— Я на самом деле оказался в щекотливой ситуации, старина кузнец, и мне действительно нужна твоя помощь. Но не думай, что я явился напомнить тебе о неком долге, или что-то в этом роде. Ничего ты мне не должен, клянусь Меднодомной Афиной!
Кузнец протестующе выставил ладонь:
— Ты пришел к друзьям, Леонтиск, сын Никистрата. В чем твои затруднения?
Леонтиск почесал нос.
— Мне нужно быстро и тайно отправить послание в Лакедемон. О чем идет в нем речь, как и о том, почему я не могу доставить его сам или воспользоваться услугами людей отца, тебе, клянусь богами, лучше не знать, добрый Менапий.
Кузнец закивал головой, подтверждая, что не собирается совать нос не в свое дело.
— Нет ли у тебя на примете достойного, верного человека, — продолжал молодой воин, справившись с сомнениями, — который мог бы взяться за это дело? Одно условие — он должен сесть в седло сегодня же, и чем быстрее, тем лучше.
— Великая Мать! И всего-то? — фыркнул кузнец. — Дай-ка покумекать…
После недолгого молчания он решительно мотнул круглой головой.
— Да, чего, собственно, долго раздумывать — отправлю Каллика, своего старшего, и дело с концом! Возьмет чалого со двора, да сивку на смену — и к завтрашнему утру будет в Коринфе, к обеду следующего дня — в Спарте! Письмо у тебя с собой?
— Н-нет… — юноша не стал распространяться, при каких обстоятельствах ему пришлось покинуть дом отца. — Я хочу отправить скиталу, тайное послание. У тебя найдется, добрый Менапий, кусок пергамента, стилос и чернила?
Старик издал губами дребезжащий звук и направился к двери.
— Сейчас тебе все принесут. А я пойду предупрежу сына. Через час он отправится в путь, это тебя устроит, любезный юноша?
— О, клянусь Афиной, это было бы чудесно! Скажи мне, только правду, старина, — тебе действительно не в убыток оказать мне эту услугу? Ведь, как мне известно, Каллик все время работает в мастерской, выполняет лучшие заказы…
— Лучшие заказы я выполняю сам! — напыщенно заявил Менапий. — А что касается Каллика, то несколько дней отдыха от горна ему пойдут только на пользу. Он и так уж бледный стал, как угорь! И всего у него интересов — молотком постучать, набить брюхо и поспать, нет бы девку за сиську ущипнуть, или с дружками погулять — он о том и не думает! Как отец я, конечно, доволен, и люди завидуют… Но как-то это все… противоестественно, что ли? Ну что это за молодость без баб, я вас спрашиваю? Не-ет, я в его годы другим был, клянусь Афродитой!
Еще раз хмыкнув, кузнец выкатился за дверь. Леонтиск отошел к окну и бросил взгляд в щель между приотворенной створкой, затянутой слепым белым листом слюды (стеклянные окна себе могли позволить только богачи), и массивной медной рамой. По улице медленно проползала груженая мешками с мукой разбитая двуколка, запряженная парой меланхоличных мулов. Сырой ветер, просочившийся с улицы, рыскал по комнате, заглядывая под щиты и позвякивая развешанными на стене мечами, как будто силясь стянуть их с гвоздей.
В коридоре раздалось быстрое шлепанье сандалий по полу, скрипнула дверь. Леонтиск обернулся. Молодая рыжеволосая рабыня (фракиянка? иллирийка?) с наивным бледным лицом и голубыми глазами с поволокой неуверенно застыла на пороге. Тонкими, открытыми по локоть руками она прижимала к обозначившейся под туникой острой девичьей груди беленый свиток пергамента, склянку с чернилами и стилос.
— Это хозяин … велел принести… — смущенная пристальным взглядом Леонтиска, девушка потупила взгляд, порхнула к стоявшему в углу трехногому шестигранному столику, неловко свалила на него прижатые к груди предметы.
— Кто ты, нимфа? Я тебя раньше не видел. Как твое имя? — не отрывая взгляда, спросил Леонтиск, восхищенный милой неловкостью юной невольницы.
Коротко звенькнул, норовисто спрыгнув со стола, металлический стилос.
— Левия.
Она задержалась у столика, словно не зная, что делать дальше. Вскинула глаза, смутилась, потупила, нагнулась было, чтобы поднять стилос, передумала, вспыхнула, выбежала прочь.
Снисходительно-удивленно покачав головой (дитя! дитя!), Леонтиск опустился на корточки, поднял железный стержень и бросил его на стол. В этот момент раздалось хлопанье крыльев и в проем приотворенного окна заглянул нахальный мокрый ворон, привлеченный, по-видимому, блестевшим на стене оружием.
— А ну, прочь отсюда, крылатый демон! — крикнул Леонтиск, испуганно складывая пальцы в знак, отгоняющий нечистую силу.
Сверкнув желтым глазом, зловеще каркнув на прощанье, ворон исчез за окном.
— Проклятье, какая дурная примета! — пробормотал молодой воин, усаживаясь за стол и доставая нож.
Для написания лакедемонской скиталы — тайной грамоты — требовалась длинная пергаментная лента, намотанная на палку определенного диаметра. Слова наносились поперек намотанных полос, так что в размотанном виде лента представляла собой лишь беспорядочный набор букв и обрывков слов, и чтобы прочитать текст, нужно было намотать ее определенным образом на точно такую же палку-скиталу. Главная скитала Эврипонтидов находилась у Пирра, спартанского царевича, а его соратники, выезжавшие за пределы Лаконики с поручениями, получали скиталы-двойники для тайной переписки.
Сейчас Леонтиск, осторожно достав скиталу из поясной сумки, плотно обмотал ее вырезанной из пергамента лентой и, окунув стилос в чернила, торопливо выводил предназначенные Пирру строки послания. «Командир, стратеги афинян и вожди ахейцев, сговорившись с твоими врагами в Лакедемоне, замыслили сгубить тебя и царственного отца твоего. Убийца прибудет с посольством ахейцев. Остерегайся яда, не доверяй иноземцам, обереги государя. Сам собираюсь вернуться в Лакедемон немедленно по исполнении задания.
Да защитит тебя Афина, Пирр Эврипонтид. Все так же верный тебе,
Львенок».
Раздался осторожный стук. Дверь приотворилась, в оружейную бесшумно ступил стройный юноша с лицом, еще не остывшим от яростного жара горна. Кроме крутых плеч и бугрившихся мускулами рук ничто не выдавало в нем кузнеца: взгляд его был задумчивым, если не сказать — отрешенным, лицо удивляло изяществом черт, а осанка — благородством.
— Приветствую тебя, Леонтиск, сын Никистрата, — вежливо поклонился вошедший.
— Привет, Каллик! Давненько я тебя не видел, клянусь Меднодомной! — Леонтиск вскочил с табурета, дружески хлопнул юношу по каменному плечу.
— Два года, с твоего прошлого приезда. А в этот раз, четвертого дня, когда ты только прибыл, отец отправлял меня по делам в Мегару. Потому меня не было, когда ты заходил к нам, — Каллик виновато улыбнулся.
— Я рад тебя видеть, клянусь богами! Ты так возмужал! Кузница сделала из тебя настоящего мужчину. Сколько тебе сейчас? Семнадцать, шестнадцать?
— Уже почти восемнадцать.
— Боги! А мне, значит, двадцать один! А ведь недавно совсем было как тебе сейчас! Как бегут года, как быстро мы старимся!
Леонтиску удалось-таки вызвать улыбку на флегматичном лице парня. Сыну стратега было неловко, что он заставляет этого юношу отрываться от любимого ремесла, ехать неведомо куда по делам, его абсолютно не касающимся. Каллик, однако, ни полунамеком не высказал неудовольствия, даже если испытывал его, и сразу перешел к делу:
— Отец сказал, что я должен сделать. Сейчас на кухне готовят продуктовую суму, а Клитарх и Аэроп (Леонтиск вспомнил, что это имя среднего сына Менапия) пошли за вторым конем. Я отправлюсь немедленно, как все будет готово.
— Спасибо тебе, Каллик. Клянусь, я не забуду твоей помощи.
— Тебе действительно не за что меня благодарить. Я так давно мечтал побывать в Спарте, увидеть этот город великих воинов и древней славы…