— Да свершится правосудие! — еще раз выкрикнул Брахилл.
Страшное орудие палача взмыло вверх.
— Будь ты проклят, тиран! — надрываясь, завопил Анталкид, дергаясь в веревках.
Свист, глухой чавкающий треск. Галиарт заставил себя не отвести взгляда и видел, как кровавые капли брызнули на лица граждан, стоявших вплотную к помосту. «Это необходимость. Только так можно избавиться от внутренних врагов. Такова печальная необходимость», — твердил про себя сын наварха, пытаясь прогнать нехороший спазм, сдавивший дыхание.
Тело эфора отвязали и уволокли за ноги, а процесс продолжался. Судьи не мешкали — царевич велел управиться в один день со всеми обвиняемыми, а их было добрых четыре с лишним десятка. Арианд, казначей Агесилая, схваченный во дворце Агиадов. Онесил, младший брат царицы Тимоклеи, выданный солдатам жрецом Полемократом из храма Афины, где пытался найти убежище. Фоант, стратег Мезойского отряда. Геронт Филарет, товарищ и свояк эфора Архелая. Автесион, Неокл и Адимант, немолодые уже мужи, командиры Агида и старые недруги Павсания… Приговоры судей разнообразием не отличались: всех ждала казнь. Обвиняемые, осознав это, и не пытались оправдываться: некоторые просили о помиловании, большинство же шло на смерть с гордо поднятой головой, молча или осыпая Пирра проклятиями — в зависимости от темперамента.
— …Ралла, Луций Валерий, обвиняется… — слегка охрипшим голосом завел Брахил, мельком глянув на очередного человека, которого стражники втащили на трибунал, и сверившись с лежащим перед ним свитком с именами.
— Стой, стратег, — прервал его Пирр, поднимая руку. — Что, спартанцев больше не осталось?
— Нет, наследник, — председатель еще раз поглядел в свиток.
— В таком случае суд окончен. Правосудие Лакедемона не для чужаков. Поступите с ними, как со шпионами, захваченными в военном лагере, — Пирр встал, кивнул Галиарту и Лиху. Те мгновенно заняли места по обе стороны от царевича, остальные «спутники» прикрывали спину Эврипонтида, Иамид встал на три шага впереди.
— Но, наследник, — нахмурившись, поднялся и Брахилл, — среди иноземцев трое римлян и македонец. И ахеяне, еще два десятка человек…
Над Тайгетом сверкнула огненная ветвь.
— Всех распять! — ответ Пирра прозвучал подобно лаю, желтые зраки Эврипонтида немигающе уставились в хмурое небо. Долетел, хлопнул по слуху опоздавший гулкий раскат.
С севера, от Ахайи приближалась гроза.
И война.
ЭПИЛОГ
«Леонтиск, сын Никистрата — прекраснейшей Эльпинике привет.
Ты не представляешь, как я скучаю по тебе — такой любимой и невероятной. И такой далекой, что иногда начинаешь сомневаться, а не приснилась ли ты мне? Видишь, что со мною делает любовь и разлука — еще чуть-чуть и я начну своими отшлифованными копьем пальцами царапать элегии в твою честь.
Спасибо за последнее письмо — уже третье в моей коллекции. Получил его вчера от прибывшего в Спарту посыльного господина Терамена (рад, что ты поддерживаешь контакт с этим замечательным человеком). Пишу ответ немедленно — для того, чтобы его увез отбывающий завтра поутру гонец. Возможно, следующая оказия передать весточку отыщется не скоро (да-да, я уже перехожу к ответам на твои вопросы, любимая).
Слухи, дошедшие до вас, верны в одном — нам действительно удалось с помощью богов и удачи (хоть и немалыми усилиями) добиться своей главной цели — вернуть царскую власть Эврипонтидам, но уже не старому царю Павсанию, увы, не дожившему до этой победы, а его сыну Пирру. При встрече расскажу подробности, и ты сможешь представить глубину радости, в которой я сейчас пребываю. Увы, есть и плохая новость (знаю, что опять будешь меня упрекать и прошу о прощении): наша встреча снова откладывается, и, возможно, надолго. Враги Пирра, братья Агиады, изгнанные из Спарты, отнюдь не смирились и намерены отстаивать свое право на власть вооруженной силой. Ахейский союз, похоже, собирается вступить в борьбу на их стороне. Боюсь, нас ждет большая война. И я, разумеется, должен быть здесь, рядом со своим другом и господином. Прошу — не кори меня слишком сильно: все это к лучшему. Победа, конечно, будет наша — весь Лакедемон охвачен военным пылом и готов встать под знамена, а я уже говорил тебе, что спартанцы — лучшие из воинов, и ахеянам никогда нас не победить. Клянусь богами, я возлагаю большие надежды на эту военную кампанию. Наследник ценит меня, и я, с небольшой помощью удачи, имею все основания заслужить приличный чин и разбогатеть. (Последнее — для того, чтобы обеспечить своей будущей супруге достойный и привычный ей образ жизни. Не правда ли, я ужасно расчетлив?).
Ближайшее событие, которого здесь, в Спарте, ждут с большим волнением, — грядущее восшествие на престол Пирра Эврипонтида. Кстати, если делегация Афин соблаговолит прибыть на это торжество (в чем я почему-то сомневаюсь), то не сочти за труд, богиня моей души, черкни пару строк и попроси кого-нибудь из послов доставить письмо.
Представляешь, у нас на глазах случилось самое настоящее чудо. У самых ворот дворца Эврипонтидов внезапно зацвел куст граната — это в феврале! Главный спартанский жрец, Полемократ, тут же объявил, что исполнилось некое пророчество, возвещающее о начале новой эры, и Пирру Эврипонтиду уготовано великое будущее. Я тайком сорвал один из этих цветков-балаустионов. Посылаю его с этим письмом, дабы и тебе, мое сокровище, досталась толика счастья Эврипонтида.
Очень счастлив, прочитав о твоих героических победах над осаждающими дом женихами. Прошу, любимая, еще некоторое время продолжать в том же духе. Клянусь, я не заставлю тебя ждать долго и участь Пенелопы (о намерении разделить которую ты с таким милым ехидством сообщаешь в своем послании) тебе не грозит. Повторяю — мы увидимся, как только это будет возможно. Поверь, я жду нашей встречи не меньше (а, может, и больше) тебя. И ужасно страдаю от воздержания (а поваренка, с которым ты флиртуешь, заколю вертелом, как хряка).
Масло в лампе на исходе, так что буду заканчивать. Да и не передать на пергаменте всего, что я хотел бы сказать, красивейшая из афинянок.
Говорю тебе — до свиданья, моя любовь. Буду с нетерпением ждать весточки и при возможности напишу сам.
Твой Львенок.
15-й день месяца февраля года первого сто восемьдесят первой Олимпиады.
Спарта».
Сложив пергамент пополам, Леонтиск онемевшими от непривычки к стилосу пальцами потер глаза, да так и застыл надолго, подперев голову рукой. Это письмо написал не он, а тот, прежний Леонтиск-афиненок, ныне умерший и похороненный. Нынешний, калека и предатель, едва помнил того, предыдущего, настолько лишь, чтобы написать от его лица письмо, описать то, чего он не чувствовал больше, но жаждал чувствовать — и невыносимо страдал от потери. Даже сам образ Эльпиники потускнел и отдалился, оставшись лишь далеким светочем в зловещей ночи, что окутала обугленную душу молодого афинянина. В кого он превратился, великие боги?
Неожиданно горло схватили невидимые пальцы, предательские слезы защипали веки, плечи сотрясли сухие рыдания. Закусив губу, Леонтиск, зажмурившись, затряс головой и глухо, упрямо и зло бросил в лицо своим демонам:
— Нет, не сдамся! Я пройду сквозь ночь, одолею всякое зло и выйду к огню. К тебе, моя дивная Эльпиника. Вырву червя из сердца, не позволю ему пожрать меня. Снова стану собой. Я БУДУ ЖИТЬ!
Когда он отнял руку от лица и вновь поглядел на мир, глаза его были сухими.
Конец
2 ноября 2001 года.
(12 марта 2004 года)