— Но что же теперь, командир? — тревожно спросил Энет. — Нам-то что делать?
Пирр пристально глянул на него, шевельнул губами, собравшись что-то сказать, но передумал, остановил себя.
— Ничего, — промолвил он после длинной паузы, в течение которой все недоуменно смотрели на него. — Будем делать то, что сказал отец — сидеть у себя и ждать…
В этот вечер все долго не могли заснуть, возбужденные произошедшими событиями. Пирр и его «спутники» занимали просторную комнату на большом постоялом дворе, где была размещена вся, за исключением аристократов, делегация спартанцев. На первом этаже, в таверне, слышались звуки флейты и тамбурина, перемежаемые взрывами хохота: лакедемонские борцы и их друзья отмечали удачное сегодняшнее выступление. Скорее всего, они ничего не знали о скандале, произошедшем с царем Павсанием. Слышались возбужденные женские голоса, переливистый смех и визг — веселье шло на славу. Звуки влетали в открытое окно второго этажа, где находилась комната царевича и его товарищей, и составляли резкий контраст их мрачному настроению.
С другой стороны, через коридор, раздавался звучный храп — там помещалась спальня метателей копья. Их черед веселиться еще не настал: завтра состязание, тело и голова должны отдыхать и набираться сил. Вот следующим вечером, после выступления, можно и расслабиться и повеселиться, обсуждая, кто из участников выронил копье, а кто, бросая, так переусердствовал, что вывихнул плечо.
Из коридора тянуло сгоревшим маслом от висевших на лестнице ламп. К этому запаху примешивался струящийся из окна аромат летней ночи, напоенной благоуханием цветов и трав. По двору, звеня цепью и лениво подгавкивая, бегал неугомонный пес, которого, вероятно, забыли покормить. Шелестела обдуваемая свежим морским ветерком листва деревьев, в ветках никак не могли успокоиться какие-то беспокойные пичуги, да иногда с утробным жужжанием пролетал заблудившийся жук.
Леонтиск, лежа на своем узком топчане, слушал эти звуки, вдыхал сквозившую с улицы прохладу и никак не мог уснуть. Товарищи, сначала мрачно переговаривавшиеся, а потом тревожно ворочавшиеся, наконец, затихли, и лишь к нему сон все не приходил. Что же теперь будет? Неужели завтра-послезавтра им придется покинуть бурлящую Олимпию и вернуться в пыльную Спарту? Великие боги, ему только раз удалось свидеться с отцом, они собирались побыть вместе, когда суета праздничных пиров первых дней Игр уляжется. Неужели теперь об этом придется забыть? Леонтиск даже не успел продемонстрировать отцу новые приемы фехтования, которые он освоил за полтора года, что они не виделись. Какая жалость! Когда теперь им удастся увидеться? В прошлый раз Пирру пришлось самому упрашивать педонома Басилида, чтобы тот разрешил Леонтиску съездить на месяц в Афины. Теперь с этой просьбой, наверное, нужно будет обращаться к Агесилаю — тот стал совершеннолетним и практически сменил старину Басилида на посту управляющего агелы. Пирр у Агесилая просить ничего не будет, а самому Леонтиску тот спокойно может отказать. Да, дела…
Леонтиск вздохнул.
Уж лучше бы, конечно, все утряслось. Хотя вряд ли — вон царь Павсаний был какой серьезный и озабоченный. Видимо, положение действительно не из простых. Кто их разберет, эти политические дрязги? В свои четырнадцать лет Леонтиск считал себя почти взрослым, но иногда поведение старших ставило его в тупик. Пирр много рассказывал о наглости и вмешательстве римлян и македонцев в греческие дела, но Леонтиск не мог понять — если все настолько очевидно, как говорит эномарх, почему греки терпят это все? Почему они просто не выдворят этих смешно наряженных клоунов из своей страны и не запретят приезжать в нее впредь? Ну не объявят же они, в самом деле, Греции войну! Леонтиск видел римских солдат из сопровождения консуляра Эмилия Лепида. Ничего особенного. Ничем не лучше не то что царевых Трехсот, но даже обычных солдат любого греческого города. И что их все так превозносят?
В агеле не слишком много внимания уделяли вопросам мировой истории, и, тем более, истории римской. Былые победы в войнах с персами всячески превозносились, зато поражения Греции, приведшие страну к нынешнему зависимому положению, были покрыты покрывалом стыдливого замалчивания. Не слишком много говорилось и о великом походе македонского царя Александра, о войнах его наследников-диадохов. Распорядители лаконской школы считали, что чем меньше молодой воин знает об истории окружающего мира, тем легче ему сохранять свой разум незамутненным, верить лишь в свой меч и великий Лакедемон. В таких обстоятельствах воспитаннику спартанской военной школы было трудно составить ясное мнение о сложившейся к тому времени политической ситуации, и потому даже выделяющиеся из общей массы ученики, каким был сын афинского стратега Леонтиск, не могли оценить ситуации так, как оценивали ее зрелые государственные мужи.
Размышления юного воина прервал донесшийся сквозь уже наполовину укутавшую его дрему скрип половицы. Открыв глаза, он успел уловить движение закрывающейся двери. Второй взгляд выявил отсутствие эномарха на стоящем в стороне от других топчане. Сон словно кошка слизала. Леонтиск резко выпрямился на постели. Предчувствие, кислое, как перестоявшая простокваша, сказало ему, что командир вышел в ночь вовсе не по нужде или какому другому столь же естественному делу. Осторожно поднявшись и приблизившись к ложу эномарха, юноша провел руками по стене у изголовья, затем, чтобы удостовериться, обшарил и само ложе. Сомнений не было: лаконский меч царевича, стальной клинок, вынести который на улицу праздничной Олимпии уже считалось святотатством, исчез вместе с хозяином. По плечам Леонтиска пробежал озноб дурных предчувствий. Однако, не желая в случае ошибки остаться в дураках, он не стал будить никого из мирно сопевших товарищей, а, нащупав ногами сандалии и натянув через голову хитон, выскользнул в коридор вслед за сыном царя.
Из-за двери напротив продолжал доноситься размеренный храп метателей копья. Звуки веселья в таверне поутихли, видимо, настал час, когда за столом остаются только самые отчаянные гуляки. Леонтиск тихо двинулся по коридору, освещенному одной-единственной лампой у начала лестницы. Чтобы выйти из постоялого двора, нужно было пройти через общий зал. Леонтиск, щурясь от показавшегося чересчур ярким света, обвел помещение глазами и увидел в углу знакомого парнишку, «ястреба» лет тринадцати, сидевшего в компании «львов» и подобострастно слушавшего их рассказы о собственных подвигах.
— Эй, Стрепсиад, — окликнул парня Леонтиск.
— Чего? — недовольно обернулся тот. За столом как раз рассказывали исключительно интересную скабрезную историю. — Ты, Леонтиск?
— Пирр?..
— Да только что вышел сын царя, промчался, как будто живот прихватило. Я еще хотел его спросить про эту историю с государем Павсанием. Может, ты расскажешь, что…
— Потом, потом! — замахал руками Леонтиск и поспешил к двери, ведущей наружу. Хозяин, дремавший на табуретке у входа на кухню, открыл на мгновенье глаза, глянул на него, но тут же снова смежил веки.
Дверь хлопнула за спиной, обрезав свет и оставив юношу один на один с ударившей по глазам густой пелопоннесской ночью.
— И какого демона ты за мной следишь? — раздался над ухом знакомый скрежещущий голос. По правую руку материализовался на фоне ночи еще более темный, чем она, угрожающий силуэт.
— Я — твой «спутник», эномарх, и моя обязанность — всюду следовать за тобой, — как можно спокойнее произнес Леонтиск.
— Да-а? — усмехнулся царевич. — И даже на «вонючку» меня провожать? Может, еще будешь лопухи мне подавать, а? чтобы задницу вытереть?
— На «вонючку» обычно с мечом не ходят, — невинно произнес афинянин, но Пирр тут же вскипел:
— Ах, ты, змей! Кто велел тебе шпионить за мной?
Сильная рука сгребла хитон на груди Леонтиска, рванула вперед. Афинянин зажмурился: ударом кулака Пирр способен был свалить с ног взрослого мужа.
— Ты что, командир? — вскричал Леонтиск. — Зачем мне шпионить за тобой? Ты прекрасно знаешь, что моя душа и я сам принадлежим тебе. Просто я не спал, когда ты вышел, забеспокоился и пошел следом. Делай что хочешь, но возьми меня с собой!