— Проклятие! Что он делает? Да человек ли это? — восклицал, наблюдая за сумасшедшей пляской на арене, римский сенатор Гней Квинтилий Марцеллин. — Велланий!
— Да, господин? — материализовался у левого локтя пропретора вольноотпущенник-управляющий.
— На кого мы поставили? На гладиаторов или на грекосов?
— На гладиаторов. Пятьдесят талантов, господин, как ты приказал. Ведь Теренций, ланиста, уверял, что его Крикс непобедим.
— Жулик, проклятый жулик! Клянусь Марсом, я своими руками выдавлю глаза этому рыжему шакалу!
— Гней Квинтилий! За что! — ланиста, как привидение, материализовался у другого локтя.
— За что? Ты спрашиваешь — за что, негодяй? — зарычал римлянин.
В этот момент Исад, в очередной раз пролетев сквозь строй галлов, вспорол живот первому из оставшейся четверки. Марцеллин схватил ланисту за шею, и тот мгновенно упал на колени.
— Посмотри на арену, урод! — завопил, покрываясь пятнами, сенатор. — Сейчас этот плюгавый гречишка не оставит ничего от моих пятидесяти талантов — любимых, милых, родных!
Каждое прилагательное претор с силой впечатывал массивным золотым перстнем в блестящую лысину ланисты.
— Но, Гней Квинтилий! — хныкал тот. — Откуда я мог знать? Да и бой… он еще не закончен! Крикс жив! Вот увидишь, он прибьет этого сопляка, он его уроет!
— Я тебя урою, сволочь! — прошипел Марцеллин, массируя левой рукой отбитую кисть правой. — Молись, чтобы твои слова оказались пророческими, скотина!
Сотрясаясь от ужаса, клацая зубами, Теренций торопливо отполз назад. Великие боги, что же это творится? Такая блестящая команда — лучшие бойцы-гладиаторы, каких он смог собрать по циркам Италии — не смогли задавить каких-то добровольцев-грекосов! Кто мог представить такое? Но что же Крикс, этот синеглазый гигант-галл, быстрый, как молния, сильный, как зубр? Неужели и он проиграет юнцу-спартанцу? Говорят, это один из первых мечников Спарты. Вот, казалось бы, делов-то! Ан ты гляди, что творит, мерзавец! Никак умирать не хочет! А ну, быстро, упади, поскользнись, оступись, поганец! Великие боги, сделайте же что-нибудь!
Видимо, в этот день боги были не на стороне ланисты Теренция, так как в этот момент Исад точным ударом рассек висок и глазницу еще одного гладиатора. Выронив меч, тот заорал и, прижав руки к лицу, забился на земле. Теперь врагов осталось двое: высокий меченосец-галл и темноволосый не то лигуриец, не то иллириец с коротким копьем. Оба они были воинами с большой буквы, двигаясь легко, естественно и красиво. И слаженно. Не успел меч Исада, вкусив крови, вернуться из выпада, как клинок галла с шипением устремился в смертоносном вертикальном ударе. Резко изменив направление движения меча, использовав его как противовес, Исад ушел из-под удара, вывернулся… Почти. Плечо обожгло, удар едва не опрокинул юношу на землю. Трибуны бешено взвыли. Исад крутанулся обратным пируэтом — через живот, нарушая все вдолбленные с малолетства законы фехтования, сделал два приставных шага назад — еще одно грубейшее нарушение. Правая рука оцепенела, словно от холода, каждое движение плечом вызывало сильную дергающую боль. Исад спешно перекинул меч в левую руку, сменил позицию. Высокий галл одобрительно усмехнулся, сжал рукоять длинного полутораручника обеими ладонями и сделал знак копейщику заходить сзади. Тот осторожно, держась наготове, принялся обходить справа, с противоположной от оружия стороны. Вот и ошибка! Полный разворот, присед и — пока галл, не привыкший, видимо, к подобным тактическим приемам, соображает, что делать — удар! второй! третий! по копейщику. Тот отступает, отчаянно отбивается древком, окованным в железо на целый локоть над наконечником. Жужжание меча за спиной. Влево! Пируэт, удар! Обратно, косым! Есть!
Галл гибкой кошкой рванулся вбок, меч лишь чиркнул по его ребрам. Копейщик, не медля ни мгновенья, бросился в выпад, послал древко вперед с силой, способной пробить стену, не то что незащищенную спину грека. Четырехгранный наконечник несся к цели как камень, падающий в пропасть, как стрела, выпущенная из «скорпиона», как луч света. Иллириец (или лигуриец?) уже открыл рот для радостного вопля: он уже видел, как острие копья входит в спину, перебивая хребет, раздвигая ребра, ломая грудину, выходит над соском…
Копье провалилось в пустоту. Не сходя с места, не оглядываясь, Исад наклонился вправо — на миг и настолько, чтобы пропустить смертоносное жало. В следующее мгновение он, зажав древко под мышкой, начал резко поворачиваться. Ветер запел в лезвии меча. Копейщик с округлившимися от ужаса глазами, подался назад, выпустил оружие из рук. Это спасло ему жизнь, но древко разлетелось в щепы: Исад ударил с таким замахом, что его занесло. Галл заметил, прыгнул, успел. Теперь уже его меч прочертил на ребрах Исада кровавую борозду. Спартанец отскочил в пируэте, не отбивая: его интересовал сейчас второй, оставшийся без оружия. Тот уже нагнулся за мечом, выпавшим из чьей-то руки, увидел Исада, отшатнулся в сторону. Пролетая в прыжке, Исад толкнул его ногой в плечо. Попал вскользь. Гладиатор отступил назад, споткнулся о труп и — полетел вверх тормашками!
— А-а-а! — страшно заорал галл, бросаясь на помощь товарищу, отвлекая внимание грека на себя.
Уходя от свистящего клинка, Исад ударил копейщика не глядя, за спину, даже не был уверен, что достал. Увидел это только в расширившихся от гнева зрачках галла, и чуть позже услышал булькающий звук перерубленной трахеи.
Взял меч наизготовку, глубоко вдохнул. Колени дрожали, кровь с ребер уже текла по лодыжке. Галл встал напротив. В его синих глазах сияло странное выражение. Исаду некогда было выяснять — какое. С первым выпадом он почувствовал прилив сил. Победа была близка. Победа!
Или поражение?
Меч лакедемонянина плел искуснейшие кружева, радуя знатоков фехтования и приводя в отчаяние сенатора Марцеллина, и в еще большей степени — ланисту Теренция. Галл медленно пятился, но однако ж отбивал все до единой атаки, угадывая удары каким-то сверхчеловеческим чутьем, и со сверхчеловеческой же скоростью встречая вражеский меч своим именно там и когда это было надо. Бой продолжался, и десятки тысяч зрителей, переполнявших огромный стадион, следили за ним, затаив дыхание. Безучастны к происходящему на арене были разве что искалеченные и умирающие бойцы, лежавшие на истоптанном песке вперемежку с трупами. Отступая под натиском невероятно искусного меча, сын северной земли, тем не менее, не собирался сдаваться. С каждым мгновением Исад проникался к нему все большим уважением. Он нанес гиганту уже три новых раны, но тот продолжал энергично сопротивляться. Гладиатор был прирожденным воином, и спартанец почувствовал, что ему жаль убивать этого парня, быть может, всего на пару-тройку лет старшего, чем он. Синие глаза встретились с черными, и что-то произошло. Чувство, охватившее бойцов, было сильным как любовная лихорадка. Что за наваждение? Этот варвар, раб, гладиатор, вдруг стал для Исада близким, как брат, как давний друг, с которым съедены пуды соли. Это внезапное ощущение было абсурдным, неправильным, даже постыдным, но таким сильным, что лакедемонянин не мог с ним бороться.
Поэтому два последних удара, которые он нанес шатающемуся от потери крови противнику, были не смертельными, но лишающими возможности продолжать поединок: в бедро и в сгиб локтя. Рухнув на колени, галл застонал от боли. Тяжело дыша, Исад, опустив оружие, молча глядел на него. Победа!!! Победа! Победа. Трибуны завертелись перед ним, и он на миг закрыл глаза, чтобы прогнать это наваждение, не потерять равновесие, не рухнуть одним их этих поверженных тел. Ураганный рев зрителей удалился, перерос в какой-то однообразный невнятный гул, назойливый, как писк комара. Усталость навалилась на плечи всеми каменными блоками и медной крышей храма Афины.