Эльпиника состроила гримаску.
— Пока еще он меня не вызывал. Но если господин Терамен прав, папа узнает об этом визите обязательно. Я потому и пришла с утра — боялась, что он может запретить мне приходить сюда, и я не успею рассказать тебе о нашем замечательном плане.
Леонтиск окинул ее долгим взглядом.
— Эльпиника, девочка моя, а ты не боишься?
— А чего бояться? С отцом я как-нибудь разберусь, в конце концов, я всегда была его любимицей, и он никогда меня не наказывает, даже если я сильно провинюсь. Например, когда я из любопытства лишилась невинности с учеником нашего лекаря, он даже на меня не кричал. Мальчишку выгнал, конечно, вместе с доктором…
— Боги, не хочу знать подробностей этого дела! — ревниво воскликнул сын стратега, и вдруг вспомнил. — Проклятие, как же тогда, в Олимпии? Ведь ты же говорила, что ты… И еще кричала так!
— А! Это… — она покраснела. — Я думала, любая приличная девушка должна так делать… Прости. По-настоящему ты правда был у меня первый. А с тем лекаренком, это не в счет… Я тогда и не почувствовала ничего…
— Так уж и ничего? — ворчливо осведомился он.
— Ну… почти ничего. Ты простишь меня?
— Да чего уж там, — он отвел глаза, вспомнил все свои шалости — давние и недавние, вздохнул. Посмотрел на нее. — Конечно, моя нимфа. Как можно не простить ту, что дарит тебе свободу?
— Ты мой герой! — вполголоса произнесла она. — Я верю в тебя. Ты выберешься отсюда, поедешь и спасешь своего Пирра. А потом будешь мой.
Они помолчали. Где-то с отчетливым звоном падали капли. Он вздохнул еще раз.
— Я справлюсь, не сомневайся. Просто не имею права не справиться. И… спасибо тебе! — горло сжал непривычный спазм.
— Я рассчитываю на скорую награду. Из Афин не уедешь, пока не рассчитаешься! Господин Терамен проводит меня к тебе, — она сдержанно вздохнула, скрывая волнение.
— Договорились.
Их сияющие глаза встретились. Мгновением позже это же сделали их руки. Все остальное время они молчали, растворившись в своих чувствах — непонятных, тревожных и сладких.
После ухода Эльпиники Леонтиск, как и было договорено, обратился к Алкимаху с требованием организовать ему помывку.
— Ты что, волосатик? — удивился тощий стражник. — Сидишь чуть больше недели, и уже чесаться начал? Да ты посмотри на Миарма. Месяцами не моется, и хоть бы хны!
— Меня бабы еще больше любят! — гордо подтвердил людоед. — За запах. За настоящий, клянусь собакой, солдатский дух!
Леонтиск не стал распространяться о том, что он думает по поводу этого чрезвычайно бьющего по ноздрям «настоящего солдатского духа».
— Вы себя со мной не ровняйте, отребье! — презрительно бросил он. — Передайте мое требование начальству, и все тут! Я рано или поздно отсюда выйду, и не собираюсь потом воевать с хреногрызами, которые на меня от вас переползут.
— Ишь ты, какой нежный! — проворчал Алкимах. — Ладно, передам кому надо. Была б моя воля, я бы тебя, волосатик, в клоаке помыл. Вот была бы потеха! Надо подкинуть эту идею командиру.
— Ха-га-га-га-га! — хрипло расхохотался этой шутке вурдалак-Миарм. — А что, Алкимах, шепни хилиарху, что мы не прочь спартанчика выкупать, как он хочет. А-ха-ха-ха-ха!
— Ладно, пойду схожу, — оскалил крысиные зубки Алкимах. — Стереги его пока, Миарм, не дрыхни. Ори, ежели что, парни снаружи услышат.
— Авоэ, поучи отца тыркаться! — возмутился вурдалак. — Да и что он, зубами, что ли, решетку перекусит? Иди уже, а я этого беложопого, поверь, как-нибудь устерегу.
Поворчав, Алкимах отпер длинными ключами, висевшими на поясе, дверь во внешний коридор и, шаркая подошвами по полу, скрылся в его глубине. Около часа его не было. Леонтиск и оставшийся охранять его страж провели это время в ленивых взаимных оскорблениях.
Вернулся Алкимах не один. Его сопровождал осунувшийся, болезненно выглядевший хилиарх Клеомед. Одежда его имела такой вид, будто он в ней спал, а покрасневшие глаза выдавали проведенную без сна ночь.
— Ну, как дела, кузина Леонтина? — осведомился он, вставая — руки в боки — против решетки. — Начинаешь обживаться? Уже помыться захотелось? Что тебе еще? Вина? Девочек?
Леонтиск решил вести себя максимально вежливо, чтобы не давать своему врагу повода отказать в его требовании.
— Ты чересчур услужлив, Клеомед, — с принужденной улыбкой ответил сын стратега. — С меня довольно будет двух кадок воды и куска мыла. Впрочем, если так горишь желанием оказать услугу, можешь потереть спинку.
«Проклятый мой язык! — тут же обругал он себя. — Ну что стоит сдержаться!»
Клеомед, как обычно, в долгу не остался.
— Если я потру спинку, уродец спартанский, тебе свою шкуру дырявую менять придется.
— Тогда не надо, — миролюбиво ответствовал Леонтиск. — Тогда я сам как-нибудь.
— Мне тут стражнички предложили тебя в испражнениях выкупать. Я готов согласиться. Как ты на это смотришь? — сощурил глаза сын архонта.
«Может, и искупаюсь скоро. Причем по собственной воле», — подумал Леонтиск, а вслух сказал:
— Я бы не стал рисковать на твоем месте. Вдруг я брыкаться начну, сам кого-нибудь искупаю, или, еще чего, сбегу, уплыву вместе с городскими нечистотами?
«Молчи, молчи, идиот!» — зашипел он про себя, мысленно погрозив своему несдержанному языку кулаком.
Клеомед хохотнул.
— А знаешь, было бы здорово, если б ты прыгнул туда и сгинул вместе с остальным дерьмом. К сожалению, ты — типичный кусок говна, а говно, как известно, не тонет.
— Вот и я говорю, — Леонтиск и не подозревал, что способен на такое долготерпение, — не сто ит.
— Да нет, стоит, — Клеомеда осенила идея. — Если неблагоразумно вести тебя к клоаке, следует клоаку принести к тебе.
Он повернулся к тощему.
— Алкимах, организуешь заключенному помывку. Сегодня же. Зачерпнете воды из нашего подземного Стикса.
Леонтиск похолодел. Хорошо, что Полита не успела спрятать в помещении с колодцем веревку и все остальное! Солдаты, обнаружив эти улики, наверняка догадались бы о готовящемся побеге. Но, с другой стороны, как теперь ему спуститься в клоаку — без веревки, без факела? Проклятый Клеомед с его извращенными задумками!
— Будет сделано!
— И, смотри, чтоб наловили побольше дерьма!
— За этим дело не станет, командир. Своего накидаем, ежели что!
Клеомед одобрительно и в то же время брезгливо посмотрел на стражника, потом кивнул.
— Приступай. И… это. Возьми еще троих из внешней охраны. Глаз не спускай с этой птички.
Алкимах еще раз отдал честь. Клеомед повернулся к двери. На мгновенье рыбьи глаза хилиарха вновь вернулись к застывшему посреди камеры Леонтиску.
— Приятной тебе помывки, петушок спартанский! Обращайся, если еще чего нужно будет.
— Чтоб тебе пусто было, урод! — в сердцах выплюнул сын стратега.
Криво усмехнувшись, Клеомед вышел вон. Стражники, не спеша выполнять приказание, сначала сели обедать, потом легли немного вздремнуть «перед мероприятием». Леонтиск остался наедине со своими мыслями.
Последнее приказание Клеомеда существенно усложняло задачу. Леонтиск понятия не имел, как он будет с голыми руками «вырубать» пятерых вооруженных стражников. И с двоими это было бы совсем не так просто, как представлялось Эльпинике, а пятеро… дохлый номер. Если только вырвать у кого-нибудь меч и попытаться упокоить их насовсем. Тоже перспектива не из блестящих. Однако ставки таковы, что трусить или взвешивать все за и против (что то же самое, что трусить) не приходится. От его успеха зависит жизнь сына государя. Какие могут быть еще сомнения? Долой! Он бросится на них, как лев, разорвет, если надо, ногтями и зубами, но вырвется отсюда! И — немедленно в Спарту, спасать Пирра и его отца.
Так, накачивая себя, как берсерк перед битвой, Леонтиск провел последующие три часа. Когда стражники, наконец, ругаясь и громыхая бадьями, натаскали воды, он был взведен, как тетива баллисты — скрученная, опасная, переполненная взрывной разрушительной силой.