В дверь робко постучали. Рука надзирателя, клеящего в тот момент особо тонкий узор решётки на башне, дрогнула, и решётка встала криво.
— Кого там черт принёс, гореть ему в преисподней, как вы задрали, тупоголовые, я же сказал никому не входить! Что непонятного, бараны?
Барон, который не сумел разозлить надзирателя до такой степени и за целый день криков, на секунду опешил, а потом зашёлся в хохоте. Звук стоял такой, будто бочку полную камней скатывают с обрыва.
Дверь несмело приоткрылась и в кабинет просунул лицо молодой священник.
— Ох, простите святой отец. Я думал, это кто-то из моих подчинённых. Прощу прошения, входите.
Священник был совсем юн, невысок и толст.
«Кого нынче только не набирают в священники», — подумал надзиратель, — «скоро увидим младенцев в рясах, помяните моё слово».
— Что привело вас сюда, отец? — тем не менее, с достаточной вежливостью спросил он. — Ваши братья уже забрали того умалишённого, по поводу которого я отправлял бумаги.
— А этот, к-хм, ну да. Ну, то есть, нет, — Хрюша отчаянно бледнел и потел, пытаясь подбирать слова под пристальными взглядами надзирателя и барона.
— Я здесь по совершенно другому вопросу, — наконец сумел он выдавить из себя.
— По какому же это? — спросил надзиратель.
— У вас здесь находится заключённый. Блонд... Эмм... Томас Строу. Да. Я пришёл исповедать его перед смертной казнью.
При этих словах «святой отец» побледнел ещё сильнее, и надзиратель ехидно подумал о том, как такие люди могут вести народ за собой в светлое будущее загробной жизни, когда сами не способны на такое простое дело, как говорить о казни. Тьфу, интеллигенты.
— Томас Строу. Да-да, есть такой, — ответил надзиратель, косясь на барона. — Хотя странно это всё, вы же обычно проводите последнюю исповедь непосредственно перед казнью. А для этого мошенника Строу срок ещё не назначен. Хотя, конечно, скорее всего, экзекуция произойдёт в ближайшие дни.
Сказав это надзиратель кинул многозначительный взгляд на барона, который сидел набычившись и сопел так сильно, что огонь в камне колыхался.
— Да-да, это я знаю, конечно, знаю, — Хрюша утёр потный лоб рукавом рясы. — Просто, понимаете, в последнее время у аббатства много дел. Развелось много грешников. Столько приговорённых, уровень преступности растёт. Так много дел. Поэтому наш аббат-настоятель сказал, мол, закрывайте в день по десять исповедей приговорённым, иначе лишу премии.
— Понимаю, — ответил надзиратель, ничего не поняв из сбивчивых блеяний «святого отца». — Если вы хотите принять его последнюю исповедь сегодня — почему нет. Мне до церковных ритуалов дела нет, я больше, знаете ли, по делам земным. В любом случае, не думаю, что исповедовавшись сегодня, он ещё успеет сильно нагрешить, сидя в камере. Ступайте, коли хотите, сейчас я позову вам провожатого...
— Подождите-ка!
Целую минуту молчавший до того барон поднялся с кресла, пролив ещё больше вина на надзирательский ковер, и подошёл к Хорхе. Пьяно покачиваясь, барон навис над бедным Хрюшей, как морская скала над рыболовецкой лодочкой.
— Подождите-ка... — сказал он, внимательно глядя Хрюше в глаза. Хрюше больше всего хотелось оказаться сейчас где-нибудь подальше от этих пьяных красных глаз, но выбирать не приходилось.
— Вы священник? — спросил барон, и Хрюше показались в этом голосе все самые обвиняющие интонации в мире.
— Ну... да?
— Священник, значит, говоришь, да?
Барон вплотную приблизился к Хрюше. От Бобенброка пахло хорошим вином и кислым луком, но Хрюша в тот момент мог бы поклясться, что это запах смерти и боли.
— Ага... — сказал он.
Барон удовлетворённо кивнул и сказал.
— Тогда исповедуйте меня, ик. Отец.
— Что... прямо здесь?
— Да, что, прямо здесь? — возмущённо подал голос из кресла надзиратель.
— Ты вообще молчи, крыса замковая, не видишь, мы с отцом ведём умные беседы. Да, исповедуйте меня прямо здесь и сейчас, какая разница. Как вы там говорите? Боги везде видят? Я не исповедовался лет миллион или десять. Не знаю. Не умею считать, для этого у меня есть оруженосец.
— Может, в другой раз, сегодня у меня уже исповедь у Блонд... у Тома Строу...
Хрюша пятился к двери.
— Чтобы какой-то бандит исповедовался раньше меня? Чёрта лысого!
Барон схватил Хрюшу за воротник рясы и притянул к себе, как пушинку. Нагнулся прямо к уху и зашептал, обдавая пьяным горячим дыханьем.
— Так, слушай внимательно. Я убил сотни человек, миллион раз спал с миллионом баб, замужними и теми, кого замуж никогда не возьму, врал, забирал чужое, бил рожи. Но я сюда не хвастаться пришёл, а исповедоваться в грехах.
Барон задумался, закатив глаза.
— Но ни одного припомнить не могу, чёрт, тысяча чертей.
— Вот и хорошо, — сказал несчастный Хрюша, которого вдавило щекой в бороду барона. — Сразу видно, какой вы хороший человек, господин барон. Властью данной мне, м-м-м...
Как назло из-за страха он забыл вообще все процессы и ритуалы. Они смешались у него в одну невообразимую кучу, и что полагалось говорить при родах женщины, а что в первый день весны, слилось в единый очень странный церемониал.
— М-м-м... властью данной мне... м-м-м... богами? Отпускаю вам ваши грехи. Больше не грешите, плодитесь и размножайтесь.
По щеке барона катилась одинокая слеза.
— Вот правду говорят люди, мол, исповедуйся и легче станет. Я вам всё рассказал, и как помогло-то, а? Как на душе-то легко! Ох, будто заново родился.
— С днём рождения, — буркнул Хрюша вырываясь и убежал за дверь, поддерживая полы рясы, как деревенская девчонка на танцах...
— Хрюша!
Блонди бросился ему на шею и обнял приятеля, насколько позволяли цепи распахнуть руки.
— Вот уж никогда не думал, что буду рад видеть твою гнусную рожу, старый ты пройдоха.
— Ладно тебе, ладно,- отвечал донельзя смущённый таким наплывом чувств Хрюша, — ну хватит.
— Ого, классный костюмчик, купил по дешёвке?
— Скорее одолжил, — ответил Хрюша.
— Ага, одолжил безвозвратно, знаю я тебя. Что ты здесь делаешь вообще? Решил проведать старого друга в ночь перед казнью?
— Нет, мы с Генри вытащим тебя отсюда. Ты же не думал, что мы решили тебя оставить здесь?
— Честно сказать, да, так и думал, — ответил Блонди. — В конце концов, куш неплохой мы сорвали, а? На двоих делить было бы его куда приятнее, чем на троих.
— Мы об этом даже и не думали. Но если ты настаиваешь, то я пойду и передам Генри, что твоим последним желанием было отдать мне свою часть драгоценностей.
— Ну ладно, ладно, не кипятись. Так зачем, говоришь, ты пришёл? Хотел одолжить у бедного узника, ни в чём не виновного, горсточку соли, или что?
— Мы пришли спасти тебя.
— Каким же это образом? Ты прочитал в своих книжках алхимические тайны? И теперь сможешь превратить меня в таракана, чтобы я беспрепятственно улизнул из этих сырых застенков? Хотя знаешь, тут даже вполне себе так неплохо. Получше уж, чем на чердаке дядюшки Мака, я тебе так скажу. Темновато только. Но если покрасить стены, туда посадить цветочек...
— Хватит болтать, времени у нас не так много.
— Ладно, ладно, давай к делу. Что вы там придумали?
— Они выведут тебя на прогулку и мы с Генри тебя отобьём.
— Отобьёте? Что-то я не заметил ни в ком из вас талантов фехтовальщика, разве что за эти два дня вы чему-то научились? Или сколько прошло, два дня? Или три года? Время тут знаешь, летит незаметно.
— Да хватит болтать. Я скажу надзирателю, что ты хочешь поделиться страшными тайнами о своих разбойничьих сокровищах. Тогда они выведут тебя в лес, чтобы ты показал место, где оно зарыто, тут-то мы их отвлечём, и ты сбежишь.