— Как не понять, господин надзиратель, ваши слова ясны и доходчивы. Вам бы книги писать, так вы хорошо рассказываете. Слушал и слушал бы. Вы не думали о карьере бродячего менестреля?
— Четыре.
— Нет, правда, ваш голос как мёд для моих ушей. К чему торопиться, давайте ещё о чем-нибудь поговорим. Такая хорошая погода, птички поют, ветерок приятный. В это время года всегда хорошая погода, я слышал.
— Три.
— А уж место-то какое красивое. Будь я художником, обязательно бы нарисовал его на картине. И вас бы обязательно нарисовал. У вас очень мужественное лицо. Такое красивое и благородное. Хотел бы я иметь ваше лицо, господин надзиратель. Если бы вы были женщиной, я бы хотел иметь от вас детей. Представляете только, наши детишки были бы умными и красивыми, а если бы не повезло, то и от вас бы им что-нибудь досталось.
— Два.
— Вы всё куда-то торопитесь, я понял. А к чему? К чему эта спешка, беготня, суета? Живём только один раз и надо успеть насладиться жизнью в любой её прекрасный момент. Давайте просто сядем на обочине, устроим пикник, пожарим мяса, хорошо проведём время, потрещим о жизни, как старые друзья. Когда вы ещё выберетесь за пределы вашей унылой крепости, господин надзиратель? Я слышал, свежий воздух хорошо влияет на здоровье и потенцию.
— Один.
— Знаете, настало время признаться. Я давно и тайно влюблён в вас, господин надзиратель. Вижу, и вы ко мне не ровно дышите. Думаете, я не заметил? Я всё подмечаю. Вот мы сколько времени в последние дни проводим вместе? Давайте сбежим вдвоём. Только вы и я. Поселимся на ферме. Заведём коз, коров, детей. Ладно, детей, наверное, у нас быть не может, но это поправимо. У всех свои недостатки. Если вы так сильно будете хотеть от меня детей, мы их где-нибудь украдём. Я готов на всё, ради вас.
— Ноль.
Глава 16 На пути к свободе
— Ноль.
При этом счёте перед Блонди мелькнула вся его короткая жизнь. Триумфы и поражения. Взлёты и падения. Скоротечное счастье и долгая череда разочарований.
Что же, подумал он, было неплохо, могло быть и куда хуже. Пора смириться с тем, что его жизненный путь оборвётся здесь и сейчас, и конец его будет мучительно долгий и совсем безрадостный, но так или иначе, о нём хотя бы будет, кому вспомнить. Мысль о друзьях, которые хотя бы старались его спасти, пусть ничего и не вышло из этого, зато они останутся обеспечены до конца дней своих, на секунду согрела его сердце.
Отсчитав ноль, надзиратель открыл рот, но сказать так ничего и не успел.
— Добрые люди! — послышалось из-за поворота дороги. — Не откажите старому слепому человеку в единственной милости!
Надзиратель и барон повернулись на шум. Из чащи леса показался бродячий нищий в рваной хламиде, с завязанными тряпкой глазами, нащупывая путь впереди себя палкой.
— Помогите слепому человеку найти правильный путь в этом сумрачном лесу, — продолжал громко выкрикивать он.
Палка его стучала по дорожной пыли, но он всё равно ухитрялся натыкаться на лошадей, наводя суматоху в маленькой колонне.
— Простите, извините, ох, простите, — причитал нищий, — так тяжело слепому человеку, не ведающему пути впереди себя!
Нищий врезался в коня надзирателя и тот, всхрапнув, чуть не сбросил седока.
— Проваливай отсюда, да побыстрее, — рыкнул барон.
— Спокойнее, милорд, спокойнее. Почему бы и не помочь страждущему, — сказал надзиратель. — Куда ты держишь путь, странник?
— В Сен-Мари, добрая госпожа, с добрым голосом, — сказал нищий.
Барон мерзко загоготал, а надзиратель покраснел от злости.
— Я господин, а не госпожа! Ты, видимо, не только слепой, но ещё и глухой?
— Разве что самую малость туг на ухо, ваша светлость. Люди говорят, что те, кто лишён был зрения, начинают слышать всё вокруг, как летучие мыши. Не верьте, врут, всё врут. Если вы хотели лишиться глаз, ради тонкого музыкального слуха — не надо. Не повторяйте моих ошибок.
Надзиратель немного смилостивился от этой печальной истории.
— Отсюда недалеко, иди, как шёл, ещё пять миль и потом свернёшь направо.
— Я не знаю, где эти ваши правы, а где левы, — сказал нищий. — Но за вашу доброту я бесконечно благодарен. Что может быть благороднее, чем указать путь нуждающемуся ПРАВЕДНИКУ? Слепой вроде меня может и свернуть НАЛЕВО с верного пути и блуждать там ТРИСТА лет и пасть там в яму забвения. Но благодаря вам, добрые господа с медовыми голосами, я найду куда идти.
— Ага, вот и иди куда шёл, да поживее, бродяга, — прорычал барон.
Слепец побрёл дальше своей дорогой, спотыкаясь обо всё подряд и наводя сумятицу среди всадников. Барон сплюнул в пыль.
— Ну что там наш птенчик закованный, припомнил всё?
— Как же не припомнил, я сразу всё помнил, — сказал Блонди, провожая нищего слепца взглядом. — Сейчас сворачиваем направо, затем налево и ярдов триста по прямой.
— Что, память начинает просыпаться? — прошипел надзиратель.
— Именно так. Начинаю всё припомнить, будто оно вчера было. Так чётко и ясно вижу это место, что аж глаза режет.
— По шкале от одного до десяти — насколько ты уверен в своих словах?
— Хотел бы я уметь считать, господин надзиратель. Увы, никто не занимался мои образованием, так что мне далеко до таких умных книгочеев, как вы, господин надзиратель. У вас-то сразу видно класса три или даже целых четыре образования. У вас глаза умненькие, как у дрессированной собаки.
— Если бы я хоть на секунду подумал, что в твоей пустой башке есть хоть капля мозга, я бы решил, что ты надо мной издеваешься. В этом случае, я бы разрешил барону засунуть всё, что у него колюще-режущего тебе туда, где никогда не светит солнце.
— Упаси боги, господин надзиратель, я туп, как пень лесной. В одном только уверен, что вы добрый человек и не разрешите мне ничего никуда засовывать. Ещё уверен, что идти нам туда, куда я только что сказал. Хотя это, наверное, два? Слава богам, я считать не умею.
— Ну, наконец-то, — выдохнул надзиратель. — Тронулись!
Генри беспрестанно стукая палкой по пыли и подвывая какие-то речи, прошел ещё немного, пока стук копыт не стих за поворотом дороги. Тогда он сбросил ветошь, снял повязку с глаз, выкинул палку и со всех ног бросился в лес.
Всадники слезли с коней, а возничий телеги довольно неласково стащил Блонди на землю.
— Повежливее, я такой же гражданин как и ты! То, что я приговорённый к смерти преступник, ещё не повод мне так хамить!
Блонди гордо выпрямился и отряхнул одежду.
— Может, снимете кандалы? Уж очень неудобно идти по этим кочкам. Я могу упасть и сломать себе шею. Тогда вы не сможете меня завтра повесить, а кому от этого лучше?
— Иди давай вперёд, меня твоя болтовня утомила уже. Попробуешь бежать, я тебе для начала ногу сломаю.
— Злой вы какой-то, господин надзиратель, как будто я вам что-то плохое сделал. Откуда такая неприязнь? Вы всё время сидите в тюрьме своей, я всё время сижу в тюрьме вашей, мы же должны общаться как старые добрые соседи. Ваш холод к моим чувствам больно ранит моё любящее сердце. Я-то думал, что вы хороший, а вы вон какой.
Надзиратель толкнул Блонди в спину и колонна углубилась в лес. Как он и говорил, прошли они ярдов триста, пока не оказались на небольшой полянке. Посреди неё на высоком шесте был насажен какой-то горшок.
— Это что за чертовщина? — спросил барон.
Из леса раздался залихватский свист. Поняв, что только это и может быть сигналом, Блонди в один миг скинул ножные кандалы и прыгнул в свежевырытую яму на краю поляны.
Генри, встав во весь рост, натянул лук и прицелившись, выпустил подожжённую стрелу. Огненная вспышка промчалась через поляну и вонзились точно в установленный на шесте горшок. БАБАХ! Оглушительный грохот разорвал лес. Остатки хрюшиного пороха подействовали как надо. Будто молния ударила в двух шагах от них. Тряхануло так, что с ближайших деревьев полетели листья и ветки, а густой черный дым заполонил поляну. И барона и надзирателя и всю четвёрку стражников отбросило на землю. Теперь они, тяжело кашляя, оглушённые, пытались подняться и сориентироваться, ползая на карачках и громогласно ругаясь, делая перерывы в ругани только на новые приступы кашля. Один только могучий, как старый дуб, барон не упал, устояв под внезапным шквалом пороха, но это в планы Генри не входило. Подхватив палку поувесистее, он перебежал через поляну и со всей силы шарахнул ею барону по голове, для чего пришлось даже привстать на цыпочки. Хрясь! Дубинка обломилась напополам, но, судя по всему, голова не была самым уязвимым органом барона, потому что он снова не упал, только ещё громче выругался и яростнее начал кашлять, пытаясь сориентироваться в дымовой завесе.