В ее послужном списке не было особых заслуг. И не особых тоже. Полный ноль. И это за двадцать-то лет! Но зато мелкие услуги, к сожалению, слишком незначительные, чтобы их использовать, она оказывала дисциплинированно и беспрекословно: приглядывала за неблагонадежными людьми, писала донесения различного характера, опять же, слишком мягкие и лояльные. Серов даже рассмеялся, посмотрев в бумагах одно из донесений, в котором она сообщала о продаже своими коллегами икры и водки французским артистам – ой, не могу, большое преступление, тогда всех, кто выезжает за границу, в том числе и своих дипломатов – расстреливать надо! Или вот еще, о пьяных сборах в номерах гостиниц! Да что еще здесь делать, как не напиваться? Конечно, конечно, эти донесения можно было использовать в манипулировании артистами, чтобы склонять их к сотрудничеству с органами. Стоило припугнуть гастрольными грехами, и они были готовы на все. Это да. Но на солидный компромат, чтобы склонить балерину к дальнейшему сотрудничеству, это не тянет, как ни крути.
Борис приготовил папку с фотокопиями некоторых ее донесений и рапортов. Опять подумав, что несерьезно все это! Да при желании бывшая «звезда» может послать его «куда подальше», и сказать ему будет нечего.
Серов допил кофе, положил мелочь на столик. Алла Дюшен должна подойти с минуты на минуту. Ну как же ему найти ключик к сердцу балерины? Ему очень нужна напарница в работе. Она бы пригодилась для выполнения мелких поручений и для связи с русскоязычной диаспорой. Ведь надо собирать информацию, что называется, с места событий о нужных людях в самой безобидной форме, типа просто поболтать по-русски. Ну а в том, что все женщины сплетницы и болтушки, Борис Александрович даже не сомневался. К тому же мадам Дюшен была интеллигентна, отмечено красным карандашом в ее характеристике, и красива. Он еще раз мельком взглянул на фотографию, недовольно подумав: «Хороша, ничего не скажешь!» – и недовольно вздохнул: не доверял он красоткам. Но делать нечего, красота в такой работе необходима, как орудие для приманки дураков. А на какую-нибудь верную партии родной фанатичную уродку не клюнут ведь!
Борис Александрович посмотрел на часы и оглядел помещение, вдруг она уже пришла. Его взгляд остановился на симпатичной худенькой женщине. Молодая женщина, поймав его взгляд, улыбнулась в ответ. «Нет, не она!» – и равнодушно отвернулся. Дама продолжала оглядываться и томно смотреть на него. Начинается! Лучше не смотреть. Прилипнет ведь!
Он стал смотреть в другую сторону. И тут его озарило. Теперь Борис знал, что ему делать! Он решил последовать той тактике, которую часто использовал с женщинами: неназойливо и без особого давления завербовать бывшую балерину на новый период работы своим мужским обаянием. Серов прекрасно умел это делать. Вот и сейчас он подумал, что мадам Дюшен пригодится ему для выхода на Леонида Гуревского, который, как говорят, был известным сердцеедом и любил красивых женщин.
А если мадам Дюшен не клюнет на флирт? Серов и это учел. Выяснил, что муж балерины, конечно, не бедный, как-никак инженер-электронщик, но не настолько богат, чтобы вести экстравагантный образ жизни высшего французского общества. Они жили на его зарплату. Вот на это и надо давить. Как женщина красивая и привыкшая к вниманию, мадам Дюшен должна быть неравнодушна к деньгам и роскоши. Он в этом был просто уверен! Все они одинаковые!
Борис Александрович посмотрел на часы: время! Он был уверен, что ее узнает сразу, как только она появится.
13
Зеленый с позолотой купол театра «Опера-Гарнье» горел огнем в лучах полуденного августовского солнца и бил лучами в глаза. Аллочка даже зажмурилась, яркий свет после мрачной подземки ослепил ее. Лестница перед «Оперой» была заполнена туристами и зеваками, которые сидели прямо на ступеньках и беззаботно поедали мороженое и бутерброды и бросали пустые пластиковые бутылки из-под воды тут же на тротуар – жарко! Бесконечные группки гостей французской столицы позировали перед фотокамерами у знаменитого помпезного здания «Оперы» и весело щебетали на всех языках мира. Алла шла мимо и даже задохнулась от обиды: вокруг был такой эфирный, беспечный, легкомысленный, а от этого такой неправдоподобный мир, в котором ей не было места. Аллочке вдруг захотелось, чтобы солнце исчезло и налетел сильный разрушительный ветер и снес беспощадно всю эту красоту и покой! Сорвал бы ураганом, сметая на своем пути все и вся, в том числе и ее… Ш-ш-ш-шр-р-р-р-р… Вихрь взметнулся над головой – ш-ш-шр-р-р-р-р-р-р… Она остановилась как вкопанная. Господи, что это? И с облегчением вздохнула. Стая голубей, обитающая на площади, взмыла, взбивая пыль из-под ног – ш-ш-ш-шр-р-р-р…
Алла, стараясь ни о чем не думать, пошла дальше и, еще не переходя дорогу, увидела террасу с выставленными столами перед входом в кафе. Замерла от страха и неприятного ощущения холодного озноба (и это – в августовскую-то жару!), перебежала дорогу перед самым носом автобуса, с мелькнувшей глупой мыслью – вот бы, ра-а-аз…и под колеса… – но туристический двухэтажный автобус пронесся мимо, обдав ее удушливым запахом выхлопного газа.
Перед самым входом в кафе она перевела дыхание и, набрав воздуха побольше, как перед прыжком в воду, вошла в зал знаменитого заведения. Полумрак накрыл ее. Народу было много. Алла, не глядя по сторонам, села за свободный столик у окна, недалеко от входа на виду. Ведь сказали же по телефону, что ее найдут.
Заказала кофе и минеральную воду со льдом и лимоном. Она старалась делать безразличный вид и даже улыбнулась официанту, принесшему заказ. Но нервы у нее начали сдавать и пальцы рук не слушались, когда она пыталась разорвать бумажный пакетик с сахаром, – а ну его, в самом деле! – оставила пакет в покое и стала пить кофе несладким
А когда увидела высокого мужчину, в темных очках, вошедшего в зал, она вся сжалась и пригнула голову – ой, мамочка, кажется, он! Сердце у нее забилось, и кровь прилила к лицу. Но месье прошел мимо и подошел к бару, где его ждала дама.
Алла облегченно расправила плечи и предалась беспочвенным мечтам: ах, если бы вдруг так случилось, что с человеком, звонившим ей вчера, произошло что-нибудь ужасное! Ей вспомнился мчащийся на нее огромный автобус – ну вот, попал под машину, например! Или сердечный приступ… Вон какая жара стоит!
Потом, прекрасно понимая, что глупые фантазии не спасут и ничего не изменят, смиренно приготовилась: будь что будет!
Время тянулось невыносимо медленно. Выпила воду и кофе. Прошла к бару и вернулась назад. Подождав еще минут двадцать, начала сомневаться, правильно ли она выбрала место. Может быть, есть еще один зал? И только она собралась спросить у официанта о наличии другого помещения, как почувствовала взгляд. Повернув голову, Алла увидела человека, сидящего за столиком у стенки. Он улыбнулся ей как старой знакомой и жестом руки пригласил к нему подсесть.
14
Элизабет Вайт вышла из метро «Монпарнас – Бьенвеню». Она прошла через шумный, забитый пассажирами вокзал и вышла на привокзальную площадь. Судя по всему, собирался дождь. Резко похолодало, низкие тучи потемнели, и ветер весело погнал бумажный мусор вдоль улицы Рен. Она на всякий случай приготовила зонт. Ей совсем не хотелось попасть под ливень. А бежать до дома – не дальний свет, конечно, но все же – две автобусные остановки. Элизабет не любила автобусы, всегда забитые до отказа людьми с вокзала, и предпочитала пробежаться минут десять-пятнадцать. Вместо физкультуры, на которую у нее никогда не было времени, да и, правду сказать, желания.
То и дело поглядывая на небо – черная туча, казалось, преследовала ее по пятам – она добежала до дома на углу улицы Вожирар.
Элизабет любила этот район Парижа, который отдаленно напоминал ей родной Вашингтон. Без всех этих французских штучек – исторических районов, забитых туристами и толпами зевак. Здесь истории тоже хватало, но своей, с многоликой интернациональной окраской художников и литераторов всех мастей. Вон сколько знаменитых кафешек, в которых некогда сидели, пьянствовали и писали свои шедевры нищенствующие поэты и художники, теперь вознесенные в ранг гениев от литературы и искусства. Даже такой свой в доску американец, нобелевский лауреат, бородатый дядя Хэм, жил здесь неподалеку в двадцатых годах.