Предпринятые в спешном порядке действия по исполнению императорской просьбы дали на первом этапе неожиданный сбой. Отвечавшая, казалось бы, всем требованиям особа, молодая певица оперного отделения Мариинского театра Е. Мравина, призванная удовлетворить отроческие потребности цесаревича, внезапно заартачилась. Объявила, что обручена, расплакалась в кабинете министра двора барона Фредерикса, обещавшего в случае положительного ответа личное покровительство, подписала, волнуясь, бумагу о неразглашении деликатного разговора и через какое-то время приказом дирекции императорских театров была переведена под благовидным предлогом в Москву.
Пока раздосадованный неудачей Победоносцев решал головоломку с поиском очередной кандидатки, наследник развлекался как мог.
Записи из юношеского дневника Николая:
«Такой массы цыган никогда не видел. Четыре хора участовали. Ужинали, как тот раз, с дамами. Я пребывал в винных парах до шести утра. Проснулся – во рту будто эскадрон ночевал».
«Мы танцевали до упаду… потом ужинали… легли спать в 3 часа 30 минут утра».
«Вчера выпили 125 бутылок шампанского».
«Не выдержал и начал курить, уверив себя, что это позволительно».
«Мы напились… перепробовали 6 сортов портвейна и напились… мы валялись на траве и пили…осоловели… офицеры принесли меня».
«Очень весело засматривался на ту же цыганочку».
Дальше – больше. Армейский товарищ цесаревича гусар Евгений Волков, провожая как-то вечером Николая в Гатчину, попросил остановиться на минуту возле лавки бижутерии на Кронверкском: вспомнил, что собирался купить в подарок на день рождения сестры какую-нибудь безделушку.
В помещение, тотчас же окружённое конвоем наследника, приятели вошли вместе, стали разглядывать выставленный на полках товар. Полуживой от потрясения тщедушный хозяин, то ли поляк, то ли немец, доставал дрожащими руками вещь за вещью, бормотал не переставая: «Извольте, извольте глянуть…». За спиной у него в это время скрипнула дверь, в помещение проскользнула рыжеволосая девушка в накинутой на плечи узорчатой шали.
– Ах! – только и смогла выдохнуть она, бросив изумлённый взгляд на гостей.
Последовавшая за этим сцена чрезвычайно напоминала гоголевскую в финале «Ревизора»: застывшие в вопросительных позах гусары лишились, похоже, дара речи. Опомнившийся первым Волков начал, было, какую-то приличествующую моменту фразу, но опоздал: девушка, тенью мелькнув вдоль прилавка, исчезла за дверью.
– Сон наяву…, – разглагольствовал в санном возке, мчавшем приятелей сквозь вьюжный ночной Петербург, легкомысленный Волков, держа на коленях купленный впопыхах вместе с перламутровой пудренницей не нужный ему ни с какого боку дорожный погребец. – Какой, однако, товар можно встретить нежданно в захудалой лавке! Ты не находишь, Ники?.
Спутник словно бы не расслышал вопроса, всю дорогу до дома был молчалив и задумчив.
Неделю спустя славившийся амурными приключениями Волков вновь подкатил, теперь уже в одиночку, к знакомой лавке. Выбрался, озираясь, из саней, поправил портупею. Что-то необычное привлекло его внимание, шум какой-то, непонятное движение в соседнем переулке. Пройдя осторожно под окнами лавки, он высунулся из-за угла. Представившаяся глазам картина была настолько неожиданной, что он машинально протёр глаза: не искрящийся ли под солнцем снег родил фата-моргану? Вдоль деревянного забора с резными воротами гарцевало неподалёку десяток верхоконных в меховых высоких шапках… конвой цесаревича, никаких сомнений!
– Опередил, шельма! – восхитился товарищем Волков, ретируясь по-воровски к ожидавшим его саням. – Ай да Ники, ай да тихоня…
С отроческих лет, до самой кончины Николай Второй вёл дневник, сохранившийся до наших дней, многократно издававшийся, часто цитируемый. Не отягощённый глубокими раздумьями, не блещущий стилем, он изобилует подробностями приватной жизни последнего русского монарха на протяжении нескольких десятилетий: чем занимался в такой-то год, день и час, что съел за обедом, как себя чувствовал перед отходом ко сну или, напротив, проснувшись поутру после обильной гусарской пирушки, с кем беседовал и по какому поводу, в кого влюблялся, как протекал любовный роман, чем завершился. Правдивый по-своему, имея ввиду характер общественного положения автора, конспект текущих событий дня, не каждый на его месте доверил бы бумаге и такую открытость.