— Что случится?
— Ну как же, господин лейтенант… — смутился Оливон и отвернулся, на этот раз немного обиженный. — Неприятность, вот что.
«Хоть солнце и не вспоминают, но среди нас оно всегда», — подумал Гранж. Легкий холодок пробежал у него по спине. Его рассудок был устроен так, что логические выводы его мало трогали, но зато чужие предчувствия вливались в него, почти не встречая сопротивления; то, что в Варене его лишь раздражало, теперь атаковало его нервы более изощренным способом: это было как запах пороха в воздухе, как заразительный страх зверей перед грозой.
— Немцы не сумасшедшие, — сказал он, пожав плечами. — В ноябре! Как только выпадет снег, дороги здесь…
Концом своей трости он не очень уверенно ворошил подстилку из опавших листьев, которую ветер налепил на выступающий край дороги. Какое-то мгновение они, уже сухие и посеревшие, вихрем кружились в воздушных потоках машин. По обе стороны от просеки сквозь голые ветви исхудавшего леса везде просвечивало теперь уже бледно-голубое небо. Вдалеке, над бугристой поверхностью лесосек от ветвей медленно поднималась тонкая змейка пыли: танковые маневры проходили также на просеке, ведущей в Уш. Война устраивалась не спеша: неощутимо, легкими прикосновениями, она овладевала землей, как это делает пасмурное время года; когда Гранж с Оливоном замолкали, слышны были лишь рев моторов да отдаленное урчание самолета авиашколы, вяло раскачивавшегося над клубившимися испарениями Мёза. День был ясным, но уже холодным: звуки разносились очень далеко.
— Хитрюги эти немцы, господин лейтенант.
Оливон помрачнел и упрямо, как человек, который знает то, что знает, покачал головой.
— Их не проведешь.
Они прикончили бутылку, не издав больше ни звука. Машины теперь шли с промежутками; в скорбном безмолвии зимние сумерки вновь опускались над лесом. Только они поднялись, чтобы вернуться в блокгауз, как услышали позади себя чихание мотора: на обочине шоссе почти рядом с ними остановился разведывательный автомобиль; в наступающей мгле он из-за своего серого артиллерийского цвета казался особенно массивным. Из него вышли командир и водитель; покопавшись в двигателе и замерив бак, направились к Гранжу, который наблюдал за ними, остановившись под кроной деревьев.
— У нас горючее на исходе, — сказал младший лейтенант. — Есть тут где-нибудь поблизости телефон? Боюсь, что сегодня здесь никто уже не проедет, — поморщился он, повернувшись к пустоте уходящей вдаль дороги.
Телефон в Фализы еще не провели. Гранж отправил только что вернувшегося Гуркюфа на велосипеде в Мориарме. Техпомощь могла прибыть не раньше чем часа через два. Гранж пригласил приунывший экипаж к себе и послал вниз за новой бутылкой. В этой армии, менявшей кожу с опозданием в тридцать лет, мотор возрождал давно забытую субординацию. В шлемах велогонщиков на средние дистанции, в огромных очках и промасленных комбинезонах танкисты, что бы там о них ни думал Гранж, внушали почтение. Он чувствовал себя деревенщиной рядом с этими автомобилистами героической эпохи, выходящими из колесницы громовержца, чтобы утолить жажду в бедняцкой хижине.
— Потешный у вас бунгало, — прищелкнул языком лейтенант, когда они поднялись по лесенке. — И чем же вы тут занимаетесь? Сушите грибы?
Танкисты с некоторым изумлением водили глазами по комнате, выглядывали в замурованные ветвями окна.
Гранж пустился в объяснения. Секрет домов-фортов был секретом полишинеля, но апатичность этой на ходу засыпавшей армии все-таки немного охраняла его, несмотря ни на что: он знал, что за Мёзом никто — или же почти никто о нем не слышал. Когда он закончил, в комнате воцарилась тишина.
— Неплохо устроились, — суховато заметил лейтенант, очевидно для того, чтобы только не молчать.
Он подошел к окну и, переменив тему, завел разговор об охоте: на прошлой неделе в Уше один солдат из его взвода, загружая машину, выстрелил из пистолета в дикого кабана.
— Надеюсь, вам не придется стрелять в более крупную дичь, — вежливо вставил Гранж.
Опустошая бутылку, обменялись несколькими банальностями. Гранж чувствовал себя не в своей тарелке: лейтенант продолжал стоять, все время поглядывая на окна — посетитель в комнате больного, внезапно охваченный желанием пойти подышать воздухом. Было уже совсем темно.
— Может, покажете мне вашу крепость? — вдруг сказал лейтенант тоном человека, желающего поговорить с глазу на глаз.
Ступеньки лестницы были мокрыми и скользкими: с наступлением ночи заморосил дождь. В свете электрических фонарей блокгауз выглядел еще менее приветливым, чем днем. На стенах блестели широкие пятна подтеков, как в пещере; то здесь, то там в темноте под ногами трескались раковины улиток, которые с появлением ночной сырости выползали из подлеска и сквозь амбразуры проникали внутрь. Тяжелый и слизистый запах, поднимавшийся из леса, сдавливал горло — затхлый запах подвалов и помещений для выращивания шампиньонов.