— Плохи дела, — сказал он отрывисто. — Оставь меня здесь.
Он смотрел на торчавшего перед ним Гуркюфа, который, широко расставив ноги и оттопырив губу, завинчивал флягу с таким комично-смущенным видом, что Гранж почувствовал, как его одолевает призрак смеха, который, скользя по лицу, не вызывал на нем никаких перемен. Замешательство мужчины перед раной вдруг очень сильно поразило его. Все-таки не хотел бы он, чтобы в этот момент подле него оказалась женщина.
— Уходи! — снова заговорил он раздраженно. — Темнеет уже.
Он протянул ему компас. Гуркюф стоял перед ним как вкопанный, опустив голову; носком башмака он нерешительно ковырял веточки на мху. Темнота быстро сгущалась, уже стирала лица.
— Как бы я хотел остаться здесь, — вымолвил наконец Гуркюф, скривившись, точно хотел заплакать.
Он держал компас на вытянутой руке, неловко, как блюдце с кофейной чашкой.
— Не валяй дурака. Сматывайся. Пропадешь здесь ни за грош. Это приказ, — добавил Гранж тоном, поневоле показавшимся ему слегка пародийным.
Снова у него возникло ощущение, что эта война даже в мелочах что-то пересмеивала, хотя и невозможно было понять; что именно.
Прошло несколько секунд, Гуркюф тряхнул головой, налил четвертинку вина и поставил ее на мох рядом с Гранжем; из своего вещмешка высыпал на газету несколько горстей сухарей. Затем он поудобнее прислонил Гранжа к каштану и набросил ему на ноги свое одеяло. Гранж догадывался, что он нарочно тянет время. Когда ему больше уже нечего было делать, он, скрестив ноги, присел на корточки рядом с каштаном. Трутовой зажигалкой Гуркюфа зажгли сигареты. Установилась темнота; из предосторожности они накрывали панцирем своих касок крошечные алые точки, которые, как угольки, уже сверкали в ночной мгле.
— Что ж, господин лейтенант, так тому и быть, раз вы хотите… — промямлил Гуркюф, когда они пожелали друг другу удачи. — Если я еще найду там парней, мы вернемся за вами, — добавил он благопристойно.
Он стал отходить за деревья, с трудом волоча ноги, — неуклюжая, косолапая громадина, мало-помалу углублявшаяся в чащу. Время от времени он останавливался, оборачивался, и Гранж догадывался, что он бросает в его сторону панический взгляд пса, который дал тягу, но, обернувшись, вдруг забеспокоился, что никто его больше не подзывает.
Он долго вслушивался в треск ветвей, который, удаляясь, становился все слабее и слабее, поглощаемый лесом, как камень водой. Когда он находился в полной неподвижности, нога почти не причиняла ему боли. Прохлада, опускавшаяся вместе с ночной мглой, не была пока неприятной. Машинально он принялся грызть кусок сухаря, затем выплюнул его: гипсовая мука липла к языку; снова хотелось пить. Меж ветвей над ним еще тянулся остаток зеленоватого сияния; на лес нисходило оцепенелое спокойствие первых мгновений ночи, когда еще не пробудились для перелетов ночные птицы.
В этот час жил пока только один лес, но не звери: время от времени в зарослях распрямлялась после дневной жары какая-нибудь ветка, вызывая пальмовый шелест, томный и перистый, — шелест садов после дождя.
«Какая отрешенность!» — подумал он.
В голове у него мелькали воспоминания о странной земле без людей, о прогулках в зимнем лесу, о послеполуденных часах в доме-форте, когда в окно было видно лишь, как в дымчатом сиянии солнца на ветках одна за другой наливаются теплые капли оттепели. Вслед за этим проносилась война, странная, нелепая, как ночной экспресс, чей грохот, резко нарастая, катится к горизонту и стихает затем на равнине. Он лежал на земле, вытянувшись почти во весь рост, начиная ощущать холод, но уже переполняемый невыразимым чувством покоя.
«Мне хорошо здесь…» — сказал он себе.
Ему вдруг подумалось, что война проиграна, но подумалось бесстрастно, рассеянно. «Я демобилизован», — подумал он еще. И тут его осенило: Фализы совсем рядом. Мысль о логовище, о замкнутом пространстве мало-помалу превращалась в наваждение; ему вспоминалось, что все раненые ползут к какому-нибудь дому. Совсем рядом с домом Моны был глубокий колодец, колодец со свежей водой. От воспоминания об этой черной воде у него пересыхало в горле; он ощущал во рту ее вкус, ее сладостное, холодное прикосновение.
«Чуть позже я попытаюсь, — сказал он себе. — Но только не сейчас. Нужно набраться сил».