Тем не менее он обратил внимание на здание, заинтересовавшее кота. Там происходило нечто странное: освещение продуваемых аварийных лоджий самостоятельно срабатывало. Выглядело это так, словно кто-то незримый бегал вверх-вниз, нервируя тем самым лампы, оборудованные датчиками движения.
Неожиданно для себя Баренцев внутренним оком узрел довольную лису, невесть откуда взявшуюся в городе. Именно перемещение рыжей плутовки, шнырявшей по ступеням в поисках еды, порождало занятные световые сигналы.
Писатель неверяще пошлепал себя по глазам. Спустя мгновение он вновь оказался возле Филимона.
– П-поразительный вечер, – взволнованно пробормотал Баренцев, ничего не понимая.
Кот едва слышно мяукнул. И в тот же миг нежно-изумрудное сияние одного окна потухло, сменившись облегчением и темнотой… Баренцев вдруг с ужасом понял, что это погасла чья-то жизнь. Взор писателя против его воли скользнул во мрак чьей-то комнаты, пытаясь найти почившего…
– Нет-нет-нет!.. – замотал головой Баренцев, гоня прочь виде́ние. – Надо же, дописался: крыша поехала!.. – Он быстро осушил свой бокал. – О-ох… Да, Филимон, признаю: теперь даже мне суждения про лодочки с живыми и мертвыми кажутся тупыми и накуренными.
Кот недовольно заворчал и несколько раз стукнул лапой по стеклу.
– Ну чего тебе? Не видишь, у хозяина «кукушка» прохудилась! – И Баренцев снова наполнил свой бокал.
А затем он увидел засохшего мотылька, застрявшего в остатках паутины снаружи лоджии. Баренцев тотчас пораженно осознал, что в иссушенном тельце насекомого дремала человеческая душа.
– Невероятно!.. – робко воскликнул писатель.
И красочное полотно чужой судьбы невообразимым образом развернулось перед ним. Год назад, прямо на улице, скоропостижно умер мужчина. К его недоумению, в момент своей смерти он узрел себя со стороны – глазками погибающего мотылька, скованного пауком и его аппетитом. Объяснение случившемуся оказалось крайне загадочным: мужчина уже являлся той бабочкой…
Спустя мгновение душа страдальца покинула свой «плен», найдя пристанище за одним из огоньков – там, где двое только что сливались в экстазе любви и объятий. Через девять месяцев «мотылек» переродится…
– Я вижу… – ошеломленно просипел Баренцев. – Я… я вижу!..
У него закружилась голова от восторга. Филимон довольно заурчал. Наконец-то!
Баренцев по-новому взглянул на городские искры. Вот здесь, почти под са́мой крышей, старик и собака делили скромную трапезу. Зато у них круглый год сверкали гирлянды, под которыми они сча́стливо коротали свои жизни. А вот этажом ниже на ребенка дулся скупой папа – за очередные траты на день рождения чада. Чуть подальше образно «рвали» баян и барабанные перепонки соседям. Немного левее кто-то побалтывал мартини в бокале, а заодно и языком в ухе ВИЧ-инфицированной подружки.
Внезапно Баренцев подумал о самоубийстве – но только для того, чтобы эта тяжелая идея прокатилась у него в голове. Ведь она встречалась и за огоньками… Писатель еще раз окинул город потрясенным взором. Рассыпанные по домам искры напоминали брызги радужного пламени, согревающие холодный и равнодушный бетон.
Кот довольно мурлыкнул. Тут на Баренцева снизошло откровение, и он ошарашенно понял, кто он и что он. Писатель схватился за голову и лихорадочно зашагал по лоджии.
– Меня… меня нет – ни как личности, ни как человека, – с придыханием произнес Баренцев. – Я… я – божество. Я – суть этого мира! Я – случайность!.. Я – тот, кто взирает на других! Я словно «шестерки» на игральных костях!.. И есть только огоньки в окнах – огоньки жизней, которые определяет и хранит человек на далеком-далеком балконе – я…
Баренцев воодушевленно повернулся к Филимону, чтобы приобщить того к открывшейся истине. Кот с готовностью приосанился. А затем писатель с трепетом увидел в разноцветных глазах питомца то самое прозрение, снизошедшее на него; те искры судеб, ютившиеся в окнах… И просветление покинуло Баренцева, потому что достигнуто оно было не им. Филимон – вот кто в действительности оказался божеством, поделившимся толикой непостижимой сути со своим смертным хозяином.
Баренцев с облегчением рассмеялся и погладил «усатую музу».
– Ну кто сказал, что людской век не чеканится чужими мыслями? – усмехнулся он. – Только, похоже, не моими… М-да.
А затем писатель собрал всё то странное, что он почувствовал, в пригоршню внутри сердца и пошел наконец творить. Кот же остался на лоджии – чтобы, как и прежде, присматривать за людскими жизнями…
P. S.
Читатель, оцени, пожалуйста, рассказ. Это отлично стимулирует писать больше и лучше. С уважением и признательностью, автор.