Не виновных ни в чём пред Тобою –
Добрых девочек, славных мальчишек -
Уравнял Ты с голодной толпою!
Ты не только забрал у них детство, -
Ты не только лишил всех их хлеба,
Ты виновен в ужасном злодействе,
Отобрав у них чистое небо!..
Из которого только лишь бомбы
Могли в каждый момент появиться,
Превратив Ленинград в катакомбы,
Где летать не смогли даже птицы!..
Что, скажи, может быть ещё хуже
Малышей, на людей не похожих, -
Грязных, вшивых, голодных, опухших
Привидений, обтянутых кожей?..
Для чего? Почему? Почему же
Наказал Ты детей-ленинградцев,
Вынуждая в январские стужи
Их в промёрзших стенах оставаться,
Спать ложиться в кровать среди трупов,
Под матрацем во сне коченея,
И счастливыми быть, если в супе
Есть хоть ложка столярного клея?
Не хочу пререкаться с Тобою,
Но ответь мне, Господь наш Всесильный,
Для чего ели хлеб с лебедой мы,
И опилки с обойною пылью?
Или суп из сухими дрожжами?
Почему, о, Господь Многоликий,
Ты давал нам отвар с отрубями,
Корабельным приправленный жмыхом…
Кусок свёклы — для дёсен спасение,
Поражённых ужасной цингою,
А для «чая» копали коренья,
Что служили для нас и едою, -
Их варили с обрезками кожи
От старинных добротных диванов…
Если долго варить, то похоже
На похлёбку плохих ресторанов.
Нас зима в сорок первом застала
Неожиданно сильным морозом:
За минуту вода замерзала,
За секунды — солёные слёзы…
Окна, стены покрыты все инеем,
По полгода пальто не снимали…
Но от холода пальцами синими
Мы снаряды на фронт собирали…
О таком говорить неуместно –
Ни публично, ни дома, ни в школе,
Но молчать обо всём, что известно,
Я не в силах, Господь, уже более.
Расскажу о той боли ужасной,
Что, подобно змеиному жалу,
Ежедневно тогда, ежечасно
Души многих людей поражала…
Как одни у станков умирали,
Чтоб на фронт поступали снаряды,
А другие — людей убивали
За картины, колье, бриллианты…
Помню, я, лет тринадцать от роду,
У станка на скамейке стояла,
И снарядов в пургу, в непогоду
По три нормы, порой, выдавала.
Я спала у станка, на заводе,
Под кусочком открытого неба,
Чтобы стать через смену к работе
За сто двадцать грамм чёрствого хлеба,
Что подолгу во рту растворялся,
А потом так внезапно, нежданно
В горстку крошек в руке превращался
И казался мне просто обманом,
В животе отражавшимся болью –
Очень острой и невыносимой,
От которой ничто, кроме воли,
Не спасало надолго, стабильно…
Те, кто выжил, питались Надеждой,
Приправляя её хрупкой Верой
В то, что наши одержат Победу
Над проклятой фашистской химерой.
Вера в нашу Победу рождалась
И питалась Дорогою Жизни,
По которой всем нам доставлялась
Помощь нашей родимой Отчизны.
В день по несколько раз нас бомбили
Улиц цепь разрывая на клочья…
Дети все «зажигалки» тушили,
Круглосуточно — днём и ночью!
Цена жизни так низко упала,
Что бандиты на людной дороге
Убивая за хлеб и за сало,
Не боялись ни чёрта, ни Бога…
Когда съели собак всех и кошек,
А зима становилась сильнее,
Стали есть то, что есть невозможно,
Что похуже столярного клея…
Чтобы выжили те, что помладше,
Иногда для домашнего супа,
И в горячую жмыхову «кашу»
Клали мясо из крыс или трупов…
Ты, мой Бог, обо всём этом знаешь!
Это чувствую я в Твоём взгляде…
Если знаешь, зачем позволяешь
Злу себя насаждать? Чего ради?..
Чего ради страдать и молиться,
Подставляя всем, бьющим нас, щёки?..
Чего ради прощать нам убийцу,
И людей озверевших, жестоких?
Объясни мне, Господь Милосердный,
В чём Твоя заключается Милость
Когда Ты помогаешь усердно
Тем, кто губит Добро, Справедливость?..
Почему всех, виновных в блокаде,
Не постигла такая же участь?
Почему все фашисткие гады
Жили долго и сытно, не мучась?..
Не познав даже тысячной доли
Тех страданий, что мы испытали
Среди голода, смерти агоний
Тех, кто, рядом живя, умирали!..
Умирали везде: и в постели,
И в подъездах, в цехах, на работе,