С Широкой улицы, где жили тогда Владимир Ильич и Надежда Константиновна, к дому Кшесинской можно было пройти боковыми улицами Петроградской стороны, но так или иначе надо было пересечь Каменноостровский. А в «Правду» или из «Правды» нельзя было попасть, не почувствовав горячее дыхание Невского проспекта, не услышав особенный шум тогдашнего Невского — с разномастной, непрерывно митингующей толпой, с юркими биржевиками, мечущимися из кафе в кафе («Продаю-покупаю! Даю франки — беру доллары!»). С дамами в мехах и шелках. С великосветскими хлыщами — белые гетры, монокли, брюки цвета сливочного мороженого. С казачьими полусотнями, проезжавшими небыстрой рысью посередине мостовой, — пики у стремени, винтовки через спину, деревянные лица, деревянные усы, деревянные глаза.
Но порой на этом Невском появлялись иные люди: не в шляпах, а в кепках; не в лаковых ботинках, а в рваных сапогах, испещренных дырочками от брызг расплавленного металла. На женщинах были бумажные платочки, ситцевые юбки, нитяные чулки, кофты навыпуск, козловые башмаки с ушками.
Эти люди мерно и неудержимо двигались вперед; над их головами ярким пламенем вспыхивали алые знамена с надписями: «Долой войну!», «Долой министров-капиталистов!», «Вся власть Советам!»
И тогда казаки поворачивали свои деревянные лица и снимали висевшие за спиной винтовки. Раздавались выстрелы. Воспетую поэтами торцовую мостовую заливала кровь. Рабочая кровь.
Река Мойка вяло течет между гранитными берегами. Лишь тогда, когда солнце стоит высоко, поверхность воды отливает серебром. В остальное время вода кажется черной и неподвижной.
До революции в доме № 32 по Набережной Мойки помещалось издательство монархической газетки «Сельский вестник». Но 4 марта 1917 года туда явился старый «правдист» Константин Степанович Еремеев, которого весь рабочий Питер звал ласковым именем «дядя Костя». С ним был отряд вооруженных рабочих и солдат. Еремеев прогнал юнкеров и занял помещение и типографию для «Правды».
В ту же ночь был отпечатан стотысячным тиражом первый после революции номер заново родившейся на свет славной рабочей газеты.
Тотчас по приезде в Россию Владимир Ильич Ленин возглавил редакцию «Правды» и начал работать в ней изо дня в день, из ночи в ночь. Он проходил по Набережной Мойки, подымался по каменной лестнице, заходил в постоянно полную народа комнату, в которой помещался секретариат. В комнате поменьше он обсуждал с товарищами вопросы, встававшие перед партией и ее газетой. Иногда он уединялся, чтобы поработать или поговорить с посетителем в совсем крохотной комнатушке сбоку.
Обычно Ленин работал в редакции с обеда и допоздна. Заражал всех своей неиссякаемой энергией. Шутил в трудные минуты. Присаживался к столу и среди шума и разговоров писал страницу за страницей быстрым почерком с наклонными, словно летящими буквами. После того как все расходились, оставался еще в редакции и подолгу шагал из угла в угол. Подходил к раскрытому окну. Всматривался в призрачный сумрак белой ночи. Прислушивался к немолчному говору великого города.
Домой он возвращался пешком. Он вообще тогда по большей части ходил пешком: в переполненные трамваи сесть было невозможно, а извозчики были ему не по карману. Появился было в распоряжении редакции «Правды» допотопный автомобиль модели чуть ли не прошлого века, этакое плюющееся и рычащее черное чудовище, которое за его характер называли то «ишаком», то «трещоткой», то «вонючкой». Появился — и быстро сдох, не выдержав чрезмерной нагрузки. Зато когда надо было выступать на заводах или в воинских частях, оттуда присылали грузовики — великолепные грузовики революции со стоящими в кузове и на подножках вооруженными рабочими и солдатами, сжимавшими в побелевших от усилия кулаках винтовки без штыков.
Разгул травли против большевиков был еще впереди, однако уже в апреле контрреволюционные демонстранты носили плакаты с надписями: «Долой Ленина!» Из их рядов уже доносились призывы потребовать от Временного правительства указа о немедленном аресте Ленина и о запрещении большевистской партии.
Поэтому товарищи старались не отпускать Владимира Ильича одного. Он ворчал, но покорялся. Всю дорогу до дома он шел обычно молча — то ли потому, что уже слишком уставал, то ли хотелось ему на ходу подумать.
Владимир Павлович Милютин, который не раз провожал Владимира Ильича на Петроградскую сторону, рассказывал, что они обычно сразу сворачивали направо и шли через Марсово поле к Троицкому (ныне Кировскому) мосту через Неву. Но как-то Владимир Ильич не свернул, а пошел вдоль Набережной Мойки и, поравнявшись с домом № 12, замедлил шаг и негромко спросил: