Сведения эти нужны были для подготовки нового вооруженного восстания.
Руководил всей этой работой замечательный большевик Павел Карлович Штернберг.
В блестящей плеяде старых деятелей нашей партии Павел Карлович Штернберг (партийная кличка «Лунный») занимает совершенно особое место. Он был ученым, к тому же астрономом, составившим себе имя работами по исследованию звездного неба: «О продолжительности вращения красного пятна Юпитера», «Прохождение Меркурия по диску Солнца», «Фотографические наблюдения двойной звезды у Девы».
Казалось бы, автор этих ученых трудов должен быть весьма далек от того, что происходит на грешной Земле. Но молодой ученый, увлеченный общим потоком революционного настроения в стране, все чаще отрывал свой взор от Юпитера и Девы и все внимательнее вглядывался и вслушивался в окружающую его жизнь. И настал момент, когда он пришел к выводу, что место его не только у телескопа Московской обсерватории, но также — и, быть может, прежде всего — в рядах борющегося пролетариата.
В 1905 году он вступил в большевистскую партию и вскоре же проявил себя человеком редкого бесстрашия, обладающим способностями искусного конспиратора. Он был введен в Московское Военно-техническое бюро, занимавшееся подготовкой будущего восстания.
Частью этой подготовки и было составление карты стратегических пунктов и телефонных, телеграфных и прочих коммуникаций Москвы. Составлять такую карту открыто было нельзя.
Вот почему Штернберг, умело обхитрив своих ученых коллег и обведя вокруг пальца московского губернатора и градоначальника, приступил к ее составлению под видом «измерения силы тяжести».
В случае провала Штернберга и его товарищей ждала верная виселица. Но все сошло удачнейшим образом: нужная карта была изготовлена.
Тогда, в 1907 году, эта карта не понадобилась. Зато десять лет спустя, при подготовке Октябрьского штурма, она оказала неоценимую помощь Московскому Военно-революционному комитету.
Всем товарищам, знавшим Павла Карловича Штернберга, он запомнился, как человек исключительного душевного благородства, удивительно яркий и привлекательный.
В 1917 году, будучи уже убеленным сединами профессором, он сохранил горячее юношеское сердце и всегда стремился на самый боевой, самый опасный участок борьбы.
Он принимал участие в организации отрядов Красной гвардии, в дни Октябрьских боев был начальником штаба Замоскворецкого района. После Октябрьской революции недолгое время работал в области просвещения, а осенью 1918 года уехал на Восточный фронт членом Реввоенсовета Второй армии. Одетый в солдатскую шинель и солдатские сапоги, этот «красный генерал» принимал участие в обсуждении оперативных планов армии и в тяжелых, кровавых боях.
На Вторую армию был возложен разгром колчаковцев и занятие города Ижевска с его крупнейшим военным заводом. Но выяснилось, что штаб армии не имеет нужных карт. И тут на помощь пришли астрономические познания Штернберга.
В крестьянских санях-розвальнях он ехал впереди наступающих частей, определяя направление движения по звездам, ярко горевшим в ночном небе. Этим было обеспечено своевременное и точное сосредоточение войск на исходных рубежах атаки. Ижевск был взят, белые отброшены к предгорьям Урала. Но Павел Карлович Штернберг простудился и заболел тяжелой формой воспаления легких. Его увезли в Москву. Было уже поздно. В январе 1920 года он скончался на пятьдесят четвертом году жизни.
Но вернемся к далеким годам первой русской революции.
После поражения Декабрьского восстания рабочий класс был разбит, но не подавлен. Его революционность и сознательность значительно выросли. Он не хотел отказаться от борьбы. Слишком тяжела была его участь. Слишком свежи к памяти времена, когда его крепостных дедов пороли на барских конюшнях и с бубновым тузом на спине гнали на рудники Урала и Сибири. И слишком страстно желание, чтоб его детям суждена была совсем иная жизнь.
Когда на Прохоровке (так звалась по имени ее хозяина нынешняя Трехгорная мануфактура) во время Декабрьского восстания некоторые семейные рабочие отказывались идти на баррикады, говоря: «Мы пошли бы, да у нас семья, дети», рабочий Гусаров, обняв двух своих малышей (одному шел пятый год, другому — третий), воскликнул:
— Во имя революции я бросаю своих детей и, может быть, буду расстрелян или осужден на каторгу, а дети без меня пойдут по миру. Но лучше пусть я и вся моя семья погибнем, чем жить в рабстве!
В январе и марте 1906 года Владимир Ильич дважды приезжал в Москву, еще полную отзвуков декабрьских боев.