Его подлинное имя было Зиновий Яковлевич Литвин. По паспорту в данный момент он числился финляндским гражданином Виллоненом. Среди своих имел кличку «Иголкин».
Но все его звали «Седой» — так поражало сочетание молодого лица и белоснежной головы.
Он поседел в шестнадцать лет. В тюрьме.
Сын заводского сторожа из николаевских солдат и прачки, которая, чтоб прокормить громадную семью, прирабатывала, кухаря на свадьбах и именинах, он в тринадцать лет сбежал от отцовских побоев и, научившись паять, рубить и пилить, кочевал по московским заводам, поработав и на нефтяном заводе в Анненгофской роще, и на гвоздильном заводе Гужона, и на заводе Бари за Симоновской слободой.
Как-то товарищ по заводу сунул ему брошюрку, напечатанную на гектографе. Запомнились навсегда слова: «Один ест за сто человек, а другой голодает». Связался с кружками. В 1896 году был арестован, освобожден, снова арестован. Больше года просидел в Таганке. Был много бит, один раз собственной рукой начальника московской охранки господина Зубатова. В тюрьму пришел с черной головой, вышел полуседым.
Потом ссылка, побег. Петербург, Путиловский завод, арест, год «предварилки». На этот раз вышел почти седым.
Дальше Тифлис — и Метехский замок, Нижний Новгород — и Нижегородская тюрьма, Москва — и снова Таганка.
В декабре 1905 года, уже совсем седым, он руководил вооруженным восстанием на Пресне. Затем был одним из руководителей свеаборгского восстания. После поражения бежал. Попал в Париж. Участвовал в нашумевшей забастовке шоферов такси.
Когда забастовка окончилась, французские товарищи предупредили его, что ему грозит арест и выдача русской полиции. Он уехал в Канаду. Как разъездной агитатор проделал путь от Виннипега до Нью-Йорка. Испытал все прелести американской эмиграции. Проработал около полугода на заводе Форда в Детройте. Вернулся во Францию.
Но на роду ему было все же написано посидеть во французских тюрьмах. При расстреле взбунтовавшихся солдат русского экспедиционного корпуса у одного из них обнаружили письмо Седого. Его арестовали, держали три месяца в военной тюрьме. Выйдя из тюрьмы, он тут же возобновил антивоенную деятельность.
После революции он вернулся в Россию, работал на своей любимой Пресне, которую теперь звали Красной Пресней.
В этот день в Лейпциге, в Германии, происходило собрание небольшой группы революционных эмигрантов-большевиков. Доклад делал недавно приехавший товарищ, которого все знали под его партийным именем Владимир Михайлович Загорский. Темноглазый, большелобый, живой и подвижный, он казался совсем юношей. На деле за его плечами было уже несколько лет активной подпольной работы.
Вступив в партию еще тогда, когда он был гимназистом, Владимир Загорский был арестован во время первомайской демонстрации 1902 года в Нижнем Новгороде, предан суду и после долгого предварительного заключения приговорен к лишению всех прав и ссылке на пожизненное поселение в Енисейскую губернию. Из ссылки, разумеется, бежал, добрался до Женевы, куда попал вскоре после II съезда партии, стал большевиком, уехал в Россию, работал в Москве, дрался на баррикадах во время Декабрьского вооруженного восстания, не пал духом после его поражения, с присущей ему бодростью и энергией продолжал свою подпольную работу. И только когда почувствовал, что затягивается тугая петля полицейской слежки, скрылся из Москвы, нелегально перешел границу, помытарился в Швейцарии и в Англии, пока не поселился в Германии, в Лейпциге.
Живя в Германии, В. М. Загорский поддерживал активную связь с В. И. Лениным и дважды организовывал приезды Владимира Ильича в Лейпциг для чтения рефератов. Среди многообразной партийной работы, которую он вел, видное место занимала добыча надежных паспортов для товарищей, отправлявшихся в Россию.
Когда началась первая мировая война, В. М. Загорский, как и большинство русских революционных эмигрантов, проживавших в Германии, был интернирован в лагерь для гражданских военнопленных. Лагерь этот представлял собою настоящую тюрьму. Однако большой опыт подполья помог В. М. Загорскому наладить тайную переписку с только что возникшей тогда в Германии революционной группой «Спартак», а также с русскими военнопленными, находившимися в соседних лагерях.
В конце 1916 года В. М. Загорский получил от Н. К. Крупской открытку. Надежда Константиновна писала ему о положении в России, об усиливающемся революционном настроении рабочих и брожении в воинских частях.
И вот в лагерь с запозданием — уже поздней весной 1917 года — окольным путем дошла весть о том, что в России революция! Поднялся вихрь рассуждений и толков, как теперь быть, как из германского плена попасть в революционную Россию. Кое у кого мелькнула мысль о побеге, но осуществить его не удалось. Телеграммы на имя Временного правительства оставались без ответа. Конца сидению в немецком плену не было видно.