«Чешек, спаси! Если не поможешь, меня прикончат». В том месте, где обычно ставится подпись, виднелось грязное пятно.
— Похоже на… — неуверенно предположил Богдан.
— Именно. Отпечаток копыта.
— Ну и ну, вот это свинья…
— Что ж, инстинкт самосохранения. Ее можно понять. Хотя… — Задович поморщился. — Честно говоря, мне это совсем некстати…
— Что же ты сделаешь?
— Пожалуй, все-таки позвоню. — Он приоткрыл дверь и обратился к секретарше: — Пани Бася, соедините меня с… Да. И пусть дадут председателя.
Минуту спустя зазвонил телефон.
— Як вам, председатель. Приветствую.
— …
— Понятно, ну а кроме этого у вас все в порядке?
— Послушайте, тут еще такое дело… Мы зимой познакомились у Яскульской…
— …
— Что касается Гуссерля[13], то я… Такие, как он, для меня… А что очевидно, мне и самому ясно. Меня тоже, представьте, обучали философии.
— …
— Если не на скуп, то… Дорогой мой, иногда рекомендуется делать исключения… Разумеется, я не хуже вас понимаю, что это свинья… Ах, председатель, уж вы-то что-нибудь придумаете…
— …
— Что же еще тебе, Артур, и тебе, — он посмотрел на меня, — об этом сказать? — задумался Богдан. — Я слыхал, что председатель сменил работу и перебрался в другие края. Задович был недавно в гмине. Он считает, что если даже там и стало немного хуже, то не до такой степени, как говорили люди. А бутылку коньяка ему взять пришлось, сколько он ни отказывался. И хоть она и свинья, но коньяк от этой свиньи был очень даже не плох — он сам признал.
— Я считаю, это сложная моральная проблема, — сказал я.
Артур раскрыл «Книжечку о человеке» Романа Ингардена[14].
«Суть человеческой природы в том, что человек неустанно силится вытравить из себя сидящее в нем звериное начало или подавить его своей человечностью и способностью выступать в роли создателя ценностей».
Пробка
Как раз были шурин Марьяна и теща. Марьян давно звал зайти. Ну, сели мы — у открытой балконной двери. Суббота, часа два — полтретьего. Высоковато, зато вид.
Устроился Марьян: квартира, мебель, жена. Мы разговариваем, поглядываем на улицу с высоты. Движение большое.
Жена Марьяна говорит:
— Смотрите, как красиво…
Показывает: на перекрестке милиционер в голубовато-сером мундире, посередке белое пятно фуражки, руки раскинуты — прямо цветок с лепестками.
Марьян похуже выглядит, не то что раньше. Куда денешься, годы идут.
Шурин Марьяна включил телевизор. В телевизоре — двадцать три дюйма наискосок — какая-то дама говорит мудреные вещи. И обращается вроде бы к Марьяну. Марьян пересел, но она, точно та святая с картины, все равно на него смотрит.
А машины тем временем замедляют движение.
— Смотрите, — говорит жена Марьяна, — прямо как река.
Милиционер свистит. Шурин Марьяна удивляется:
— Понастроили, заасфальтировали, я читал в газете, наука развивается семимильными шагами. А тут на тебе: такое движение.
— Да ну, — машет рукой Марьян.
— С молодежью беда, — огорчается шурин. — Мы тоже молодые были. По молодому делу и фонарь случалось разбить, и прохожему рожу… Но чтоб хулиганить — этого не было. Вот так.
— Помоги-ка, Марьян, — говорит жена Марьяна. Чтобы, значит, на стол подать. — Это разве жизнь, — добавляет. И еще говорит, что у женщины и на работе обязанности, и дома. — Это разве жизнь. Не пойти никуда, песенки хотя б послушать. Если б муж больше помогал.
— Ну… — говорит шурин.
— Ваше здоровье, дети, — говорит теща.
Марьян вздыхает.
— Все от волос этих, — говорит теща, — в армии раньше под машинку стригли.
— Обрили бы их всех наголо и натерли полиролем до блеска, чтоб на улицах светили, — вот бы и на свете стало красивше и веселей, — говорит жена Марьяна.
Все примолкли, закусили. Тишина.
— Ох, Марьян, Марьян. Ты б хоть ножницы наточил, — погодя говорит жена Марьяна.
А машины все медленней едут. Почти на месте. Стоп, остановились. Шурин Марьяна перегнулся из-за стола к балкону.
— Пробка, — говорит, — обратно пробка.
— Ну, выпьем, — отзывается Марьян.
— Со свиданьицем, — добавляет шурин.
Жена Марьяна смотрит на улицу:
— Как красиво!
И правда, милиционер тот вроде увял, но на подмогу ему другие пришли и расцвели вокруг. Шурин выглянул:
— Их по рации вызвали. Вызвали, видать, по рации. Техника на грани фантастики, а порядку нету.
— Сделал бы что-нибудь, — говорит теща Марьяна.
14
Роман Ингарден (1893—1970) — польский философ, ученик Гуссерля; развил свой вариант феноменологии, отличный от идеалистической.