В этой часовне и провёл Владимир три неспокойные мартовские ночи, ёжась от холода, от прибалтийской сырости. И вот настал час отъезда. Вокзал. Поезд. В четырёхместном купе Владимир Урасов и дипкурьеры Нетте, Коротков, Земит. Как-то само собой получилось так, что Урасов, Нетте и Земит сразу перешли на «ты». Узнав, где Владимир маялся три ночи, Земит предложил:
— Выпей рюмку коньяку — согрейся. У меня есть про запас. А то ты вон как ёжишься. Глядишь, ещё заболеешь.
— Не поддамся, — твёрдо сказал Владимир. — От вина воздержусь. На службе не употребляю.
Нетте неожиданно засмеялся. Его смех был таким заразительным, что другие тоже заулыбались, хотя ещё не понимали, что рассмешило товарища.
— Федя, ты чего залился? — Дмитрий Коротков называл Теодора Федей.
Нетте снял очки, вытер белоснежным платком близорукие глаза, снова надел очки.
— Вы слышали, как сказал Владимир: «служба». Какая же у него служба? Хождение по мукам, а не служба.
Он повернулся к Владимиру:
— Ты когда последний раз спал по-человечески? То-то! Вот у пас действительно служба: поезд, автомобиль, гостиница, документы в порядке, неприкосновенность, безопасность.
— Ишь ты, безопасность! А пистолет у тебя для чего? — спросил Урасов.
— Пистолет? Все возят, и мы тоже. — Нетте взвесил на руке оружие. — Тяжеловат, чёрт! Лучше бы вместо него лишнюю книжку захватить в дорогу.
Беседа то оживляется, то утихает. Владимир уснул сидя, прислонясь к стенке. Усталость всё-таки одолела!
Теодор Нетте достал томик стихов Гёте на немецком языке. Читая, он время от времени бросал внимательный взгляд на Урасова.
— Парень сильно измотался, плохо выглядит, — сказал он. — Нелёгкая выпала ему поездка.
Поезд резко затормозил, вагон дёрнулся. Владимир проснулся. Недоуменно осмотрелся:
— Снилось мне, будто я опять в часовне и там меня застукали жандармы.
— Маешься даже во сне! Гони их, такие сны. Теперь опасности позади, скоро родная земля, отдохнёшь, — сказал Нетте. И он прочёл из томика Гёте восьмистишие. Потом продекламировал по-русски:
И добавил: — Не знаешь даже, что лучше: у Гёте или вот это, лермонтовское. Володя, а где ты остановишься в Москве? — спросил Теодор.
— Пока не знаю.
— Значит, жить тебе негде. Вот что: остановись у меня, отдохни. Вид твой мне не нравится: измотанный.
— Спасибо, только я поеду в Пермь, там родители, давно их не видел, не знаю даже, живы ли старики.
Вечерело. Дипкурьеры условились: до трёх ночи дежурит Нетте, с трёх — Земит, затем — Коротков.
— Я тоже буду дежурить, — сказал Владимир. — Разделим ночь на четыре части.
— Нет, ты уж отсыпайся, — не принял его предложения Теодор. — Во-первых, ты и так уже клюёшь носом, а во-вторых, — и это главное — дипкурьеры не могут никому передоверять вахты. Даже такому надёжному парню, как ты. Вот если станешь дипкурьером, тогда пожалуйста.
Днём прибыли в Петроград, а вечером, не разлучаясь, все четверо сели на московский поезд. В столице разошлись каждый по своим делам. Но, расставаясь, Теодор Нетте дал Урасову свой адрес: заходи в любое время. Обязательно заходи!
Владимир завертелся в водовороте срочных дел, а освободившись, тут же уехал в Пермь. Пробыл там совсем мало и снова приехал в Москву. Нужно было устраиваться на работу. Товарищи, к которым обратился Владимир, сказали: «Обожди недельку — подыщем дело по вкусу».
Поселился Урасов у старого знакомого, пермяка.
Вспомнил про приглашение Теодора Нетте. Зашёл: «Нет дома, в командировке». Через несколько дней снова заглянул. Дома! Нетте только что возвратился из Берлина.
— Присматривать за нами стали нахальней.
В тот вечер они долго беседовали. В конце Теодор убеждённо сказал:
— У тебя призвание к дипкурьерской работе. Это очень важно.
Через месяц Владимир Урасов держал в руках сумку дипкурьера. Он первый раз вёз за границу дипломатическую почту.
ТРУДЕН ПУТЬ В АНКАРУ
Урасов едет — и не в первый раз — в Турцию. Каждая поездка по-своему непохожа на другие. Однажды, едва Владимир появился в Наркоминделе, его вызвали.