— Это хорошая винтовка?
— Первый сорт!
— Так возьми себе. У тебя будет сразу две хорошие винтовки.
Дело в том, что дипкурьеры забыли приобрести в дорогу перчатки. Руки сильно коченели, а тут ещё держи винтовку.
Морозный ветер бил то в спину, то в лицо. От его ледяного дыхания приходилось закрывать глаза. Чтобы отогреться, по очереди садились в кабину к шофёру Ли Чапу — он был молчалив, с обветренным лицом, по которому невозможно было определить возраст китайца. Ли Чан по-своему звал дипкурьеров: по цвету пальто. Ура-сова он называл «Голубой», Кувшинова — «Серый», Соснова — «Жёлтый». Когда дипкурьер садился в кабину, Ли Чан молча стаскивал с правой руки варежку, протягивал пассажиру и вёл машину одной левой рукой.
Дипкурьеры так составили свой маршрут, чтобы к ночи непременно попасть в какой-либо населённый пункт. Располагались в отдельной фанзе, куда сгружали и диппочту. Отдыхали по очереди. Двое всегда бодрствовали: один дежурил снаружи, другой — внутри фанзы. Спали не раздеваясь, «одним глазом». Рядом с собой клали под тёплый халат («галантерея Иванова» оказалась очень кстати) винтовку.
Разговорчивым был Ли Чан только тогда, когда в кабину садился Урасов. Китаец как-то особенно, по-детски улыбался и требовал:
— Говори ещё, как видел Ленина.
И Урасов рассказывал.
Ли Чан слушал и время от времени бросал взгляд на руку соседа — ту самую руку, которую пожимал великий Ленин.
Однажды в дороге, когда подошла очередь Урасову садиться в кабину, он взглянул на Соснова и заметил, что у того стучали зубы.
— Замерзаешь? Полезай в кабину.
Соснов упорно отказывался. К вечеру, когда приехали в селение, у него появился жар. Смерить температуру было нечем. Лекарств тоже никаких.
В эту ночь никто не спал. Урасов и Кувшинов попеременно смотрели за Сосновым, который метался в жару, просил пить.
Ехать дальше с больным нельзя. Дни и ночи стали особенно тревожными. Вчера видели на склоне горы хунхузов, залёгших в цепь. Но напасть они не решились — побоялись взвода кавалеристов. Опасное место дипкурьеры миновали благополучно.
Появятся хунхузы опять или нет?
А тут ещё болезнь свалила товарища.
В довершение ко всему неожиданно исчез Ли Чаи.
— Ну и дела! — с досадой воскликнул Владимир.
Может быть, Ли Чан отлучился куда-нибудь ненадолго? Но почему он ничего не сказал? Может, его украли, насильно утащили?
Урасов где-то в глубине души чувствовал, что Ли Чану можно доверять, однако всё же не полагался только на своё чутьё, которое однажды — этот случай запомнился на всю жизнь — очень подвело его. Ещё до революции, в Перми, Владимир хранил оружие дружинников. Среди рабочих оказался ловкий провокатор, а Владимир ему доверял и из-за него попал в тюрьму — жандармы схватили во время переноски оружия.
… Поздно вечером возвратился Ли Чан. Оказывается, он ходил в соседнее селение и принёс оттуда какое-то китайское лекарство.
— Почему же ты ничего не сказал нам? — набросился на него Урасов.
— Кругом хунхузы, боялся — не отпустишь меня.
— Ну ладно. Где достал лекарство: в аптеке?
— Абтега — нета. Сталика дала. Завтла «Жёлтый» — здолова. Совсем здолова.
Когда Соснов выпил лекарство, Ли Чан ткнул рукой в грудь сперва Урасова, потом Кувшинова:
— «Голубой» — не спишь, «Серый» — не спишь. Много не спишь, вот какой стал, — он вдавил пальцами свои щёки. — Сегодня — все спишь, моя с винтовка калаула ходи!
Урасов дружески похлопал китайца по плечу.
— Спасибо, Ли Чан. Но всё же дежурить будем мы, а не ты. Ничего, мы привыкли к таким передрягам.
Действительно, назавтра Соснову стало гораздо легче. Неведомое лекарство быстро сбило жар. Остальное доделали крепкий организм и воля Соснова.
Можно было продолжать путь.
Машина покатила по просторам монгольских степей. Днём остановились в селении, чтобы согреть чай и перекусить. Хозяин юрты гостеприимно пригласил к очагу и не отрывал раскосых карих глаз от Соснова. Потом хозяин куда-то вышел на несколько минут и вернулся. Вскоре в юрту вошёл другой старик монгол, сел на корточки прямо перед Соеновым и, наглядевшись, удалился. Вслед за стариком появился третий монгол. Потом ещё, ещё. Поздоровавшись, все они усаживались против Соснова и молча, с удивлением рассматривали его, вернее — его бороду. У Соснова была редкостной величины и черноты борода — она-то и привлекала вни мание. Эта борода не давала Соснову покоя: за ним повсюду — в Китае, Монголии и других странах — буквально по пятам ходили люди. И в конце концов он не выдержал и расстался со своей роскошной бородой. Между прочим, на первых порах и это доставило ему кое-какие хлопоты. Дипкурьеров, часто ездивших по одним и тем же маршрутам, хорошо знали пограничные чиновники в лицо. Знали, конечно, Соснова. И когда он неожиданно предстал перед ними без бороды, на него посматривали подозрительно и тщательнее обычного проверяли документы.