— Наверное, ведь Ленинград в блокаде, фашисты его обстреливают из орудий, бомбят. Как Лондон.
— Да, Петрограду так же трудно, как Лондону. — Она спохватилась: — Вы извините, он для меня остался Петроградом, как в детстве.
— Ленинграду много трудней, чем Лондону. Там умирают от голода.
— Понимаю… Я не до конца ответила на ваш вопрос о русском языке и литературе. Ну, языком, конечно, овладела ещё на родине, а всё остальное — это от матери: она преподавала литературу в гимназии, а здесь, в Лондоне, стала переводить русские книги на английский.
Мисс Мэри была рада побеседовать с русскими, всё время о чём-то спрашивала: о музеях, архитектурных памятниках, книгах.
— Отдохните хоть немного, — предложил ей дипломат.
Мисс Мэри устало смежила веки и задремала. Утром поезд прибыл в Глазго. Несмотря на бессонную ночь, мисс Мэри выглядела бодрой.
— Вы молодец, Мария Александровна, — сказал Георгий. — Всю ночь не сомкнули глаз, а сохранили свежесть, бодрость.
Женщина улыбнулась уголками губ.
— Привычка. С тех пор как нас непрерывно бомбят, мы научились бодрствовать по ночам.
На привокзальной площади их уже ждал автомобиль. Через четверть часа все были в порту. Густое, маслянистое море тяжело билось о пирс. Ветер срывал с гребешков волн пену. Пена пахла мазутом.
Мисс Мэри направилась к катеру, плясавшему на волнах. Окликнула какого-то офицера. Оттуда перекинули на пирс узенький деревянный мостик. Вдали, на рейде, виднелась серая трёхтрубная громадина крейсера. По мере приближения к нему крейсер всё увеличивался в размерах, а катер становился всё крошечней. Георгий подумал: «Любопытно, пустят ли на крейсер нашу покровительницу? Ведь по английским традициям женщина на военном корабле — плохая примета».
С крейсера спустили трап. Дипкурьеры поднялись наверх. Мария Александровна и наш дипломат возвратились в порт.
Офицер — помощник капитана мистер Джонсон — позвал матроса («Он будет вашим стюардом») и распорядился проводить дипкурьеров в отведённую им каюту. Матрос, лет двадцати, жестом руки пригласил: «Прошу». Железные трапы вели куда-то глубоко вниз. Потом узкий стальной коридор, отсеки, переборки, снова трап. Матрос шёл быстро, молча, не оглядываясь. Остановился возле двери, открыл её и по— русски:
— Добрый здорвя. Тебе тут хорош.
— Спасибо. Приятно познакомиться. Я Георгий, а он Николай.
— Я Роберт, Шотландия. — Матрос продолжал: — Георг? Никола? У нас был король Георг.
— И Роберт у вас был. Поэт.
Шотландец совсем просиял.
— Роберт Бёрнс! Знаешь?
— Знаю. Слушай:
Последнее слово Георгий произнёс особенно чётко, так, как настоящий англичанин.
Роберт раскрыл рот от удивления, крепко пожал руки Георгию и Николаю. Дружба закреплена.
Дипкурьеры осмотрелись. У правой стены откидная койка. Слева — диван. Иллюминаторы прочно закрыты стальными заглушками. Две электрические лампочки. Одна под потолком, вторая над откидным столиком.
— Как ты думаешь, Николай, где мы находимся?
— В утробе крейсера.
— Верно. А всё же точнее?
Николай пожал плечами.
— На корме, — сказал Георгий.
— Ну и что? Хорошо это или плохо?
— Я это не к тому — хорошо или плохо — к нашей профессиональной ориентировке.
— Не обратил внимания. Голова была занята другим.
— Чем же?
— Надо было спросить помкэпа, когда выйдем, сколько дней будем плыть.
— Верно. Что ж, я думаю, Джонсон нас навестит, посмотрит, как устроились.
Действительно, вскоре пришёл Джонсон, поинтересовался, удобно ли здесь, сообщил:
— Питаться будете в офицерском салоне. Первый завтрак в семь утра, второй — в двенадцать, обед — в восемнадцать. Ужин доставят в каюту в девять вечера. Нет ли у господ русских вопросов ко мне?
— Когда выйдем в море?
— Об этом мы поставим вас в известность в нужное время.
— Сколько дней займёт путь до Мурманска?