Тогда Бела Кун решил рискнуть: печатать «Вёрёш уйшаг» в другой типографии, в центре города. Её хозяин был человеком прогрессивно настроенным. Правда, полиция там ближе. Но ведь бывало же так, когда коммунисты действовали под самым носом у полиции…
Урасов снова бежит к своим, русским. На этот раз он ищет знакомого — Мишку. Тот работал по найму ломовым извозчиком.
Вечером матрицы погружены на повозку, привезены на новое место. За ночь нужно отпечатать весь тираж. Здесь дело пошло быстрее.
Совсем поздно, часа в четыре, раздался стук в дверь. Тревога! Кто там? Посмотрели в окно: Бела Кун. Отлегло от сердца.
— Как дела? Успеете к утру? Молодцы.
Взгляд Куна упал на стол: там матово лоснился чёрный «фроммер». Он лежал наготове, под рукой у венгра Мандика.
Бела Кун забрал пистолет: «Лишнее. Так можно всё испортить».
В это утро Будапешт читал первый номер коммунистической «Вёрёш уйшаг».
РАЗВЯЖЕМ ЛИ ЯЗЫК ХОЗЯИНУ?
В самом начале декабря 1918 года Бела Кун вызвал Урасова:
— Посылаем тебя в Москву. Так как время смутное, с тобой поедет Лайош Немети — он знает дорогу, недавно пробрался из России в Будапешт.
В сущности, уже тогда и начал Урасов дипкурьерскую работу. Он стал курьером двух революций — венгерской и русской. А то, что он пока не имел дипломатического паспорта, делало его дороги ещё тревожней, рискованней.
И вот русский и венгр в пути. Поездами добрались до Брест-Литовска.
Здесь Владимир и Лайош не очень торопились выходить из поезда. Они покинули вагон, когда на перроне оказалась, по крайней мере, половина пассажиров — в большой толпе легче остаться незамеченными.
До сих пор власти были польские, друзья успели освоиться с польскими порядками. Но в Брест-Литовске уже немецкая комендатура, отсюда путь на восток лежал по территории, занятой германской армией. Что творится в этих местах — неизвестно. Поэтому решили: остановиться на день-два, осмотреться, выяснить обстановку.
В вокзальных воротах у выхода в город маячили два солдата. Издали были видны их островерхие каски, холодно отсвечивали на винтовках плоские штыки-ножи. Солдаты ощупывали глазами пассажиров — возбуждённых, толкающихся, несущих баулы, чемоданы, круглые картонные коробки… Владимир и Лайош втолкнулись в самую середину людского потока. При этом пришлось чувствительно задеть локтями двух панов, которые разразились ругательствами. Владимир промолчал, пропустил панов вперёд, а сам с Немети — за ними, за их толстыми спинами. Солдаты остались позади.
«Пронесло!»
Широкая улица вела к центру города. Зашагали не торопясь, солидно.
— В отель? — спросил Немети.
— Нет, там шпиков полно — схватят. Давай поищем постоялый двор где-нибудь на окраине.
Свернули в переулок.
Где же находится постоялый двор?
Владимир всматривался в редких прохожих. Завернули ещё в один переулок. Навстречу медленно идёт пожилая женщина с двумя полными вёдрами. В вёдрах — по деревянной дощечке, чтобы вода не расплескалась.
— Позвольте вам помочь, пани хозяйка!
Не ожидая ответа, Урасов взял одно ведро, а Немети — второе.
Женщина облегчённо вздохнула:
— Дай вам бог здоровья, добрые люди.
Пройдя несколько шагов, Урасов спросил:
— Мы правильно идём к постоялому двору?
— Вам к какому? Яцковича или Каца?
— Каца.
— Кацев двор тут недалеко, вон той улицей. А Яцковича подальше, совсем в другой стороне — вон туда.
Простившись с женщиной, друзья дошли до перекрёстка и свернули к дальнему постоялому двору Яцковича.
«Чем дальше от центра, тем лучше». Больше не переспрашивали ни у кого, поэтому пришлось немного поплутать. Показались сани с тремя мужиками в тёплых тулупах — явно не городские. Взглянув на толстые тулупы, Урасов невольно поёжился в своём демисезонном пальто.
— Немети, ты не замёрз?
— Некогда замерзать.
— Ну, держись!
Поравнялись с санями.
— Вы случайно не к Яцковичу?
— К нему.
Вот и постоялый двор. Пахло навозом, сеном, дёгтем. Снег разрисован полозьями, умят копытами.
Из сарая показался розовощёкий, в синей рубахе с засученными рукавами и грязной жилетке бородатый человек. Он бросил в шарабан охапку сена. Владимир наугад сказал:
— Здравствуйте, пан Яцкович.
Здоровяк посмотрел на пришедших, рассмеялся:
— Смотрите-ка, он меня знает, а я его таки не знаю!