Вот, значит, а грузовик или автомобиль на здешних дорогах – дело не такое уж и редкое, ибо ездят постоянно из Чихо через городок в разные прочие места. Каждый год сборщик налогов приезжает спорить с людьми зажиточными, вроде мисс Амелии. А если кому из местных, ну, Мерли Райану, к примеру, в голову втемяшится, что он себе машину в кредит раздобыть сможет или заплатить три доллара и поставить такой хитрый электрический ледник, вроде тех, что в витринах Чихо расхваливают, то приедет из города человек, начнет с вопросами приставать, что да как разнюхивать и, в конце концов, все планы купить хоть что-нибудь в рассрочку пойдут прахом. Иногда, особенно если шоссе на Форкс-Фоллз строят, через городок и грузовики ходят с каторжанами. К тому же люди на машинах часто с правильного пути сбиваются и заезжают дорогу разузнать. Поэтому ничего удивительного, что на исходе дня мимо фабрики проехал грузовик и остановился прямо посреди дороги напротив кабачка мисс Амелии. Из кузова выпрыгнул человек, и грузовик поехал себе дальше.
А человек остался стоять на проезжей части и озираться. Высокий, с курчавым каштановым волосом и медленными темно-синими глазами. Губы у него были яркими, красными, и улыбался он лениво, в полрта, как улыбаются хвастуны и трепачи. Были на человеке красная рубаха и широкий ремень из обработанной кожи; в руках он держал жестяной чемодан и гитару. Первым из обитателей городка пришельца увидел Братишка Лаймон – услыхал, как мотор урчит, и вышел наружу полюбопытствовать. Высунул горбун голову из-за угла веранды, но весь целиком показываться не стал. Поглядели они с человеком друг на друга, но совсем не так, как оценивают друг друга проворными взглядами два незнакомца, что видятся впервые в жизни. Особенным взглядом обменялись они между собой – точно два злоумышленника друг друга признали. Затем человек в красной рубахе пожал левым плечом и отвернулся. Горбун же побледнел лицом, когда человек по дороге прочь зашагал, а через несколько секунд и сам пошел за ним, тщательно держась на много шагов позади.
Всему городишке сразу стало известно, что Марвин Мэйси опять вернулся. Пошел он сперва на фабрику, лениво оперся локтями о подоконник и заглянул внутрь. Нравилось ему наблюдать, как другие работают, – всем прирожденным лодырям это нравится. Всю фабрику при этом охватило немое смятение. Красильщики бросили свои горячие чаны, прядильщики и ткачи забыли о машинах, и даже Кочерыжка Макфэйл, а он был десятником, в точности не знал, что ему делать. Марвин Мэйси же по-прежнему скалился своей влажной кривенькой улыбкой, да и когда брата своего увидел, нагловатое выражение с лица не сползло. Оглядев всю фабрику, Марвин Мэйси пошел по дороге к тому домику, где вырос, и оставил гитару свою и чемодан на передней веранде. Затем погулял вокруг фабричного пруда, на церковь поглядел, осмотрел три лавки и весь остальной городишко. Горбун тем временем тихонько трюхал следом, держа дистанцию, руки в карманах, а личико – все такое же бледное.
Становилось поздно. Алое зимнее солнце садилось, и небо к западу стало темно-золотым и малиновым. Драные печные стрижи разлетались по своим гнездам; зажигались лампы. Там и тут тянуло дымком и густым теплым ароматом кабанчика, медленно жарившегося на раме. Обойдя весь город, Марвин Мэйси остановился перед участком мисс Амелии и прочел вывеску над верандой. А затем, ни минуты не колеблясь, пошел прямиком через боковой дворик. На фабрике жиденько и одиноко дунули в свисток – дневная смена закончилась. Вскоре и помимо Марвина Мэйси на задний двор к мисс Амелии народу набилось – Генри Форд Кримп пришел, Мерли Райан, Кочерыжка Макфэйл, дети какие-то сбежались, зеваки снаружи останавливались посмотреть. Говорили мало. Марвин Мэйси сам по себе стоял по одну сторону коптильной ямы, остальные сгрудились по другую. Братишка Лаймон же держался в сторонке и глаз с лица Марвина Мэйси не сводил.
– Хорошо время в исправительном доме провел? – спросил Мерли Райан, глуповато хихикнув.
Марвин Мэйси ему не ответил. Только вытащил из бокового кармана большой нож, медленно раскрыл его и принялся править лезвие о седалище штанов. Мерли Райан вдруг затих совсем, отошел назад и встал прямо за широкой спиной Кочерыжки Макфэйла.
Домой мисс Амелия вернулась, когда уже почти совсем стемнело. Они услышали, как дребезжит ее автомобиль, издали; потом хлопнула дверца, что-то громыхнуло, будто она по ступенькам веранды тащит какую-то тяжесть. Солнце уже закатилось, и в воздухе тлела синяя дымка ранних зимних вечеров. Мисс Амелия спустилась по задним ступенькам медленно, а группа, собравшаяся у нее во дворе, ждала очень тихо. Немногие в этом мире сумеют выстоять против мисс Амелии, а к Марвину Мэйси у нее имелась особая горькая ненависть. Все ждали, что она вдруг завопит ужасным голосом, схватит какой-нибудь опасный предмет в руку и вытурит его из города вон. Но Марвина Мэйси сперва она не заметила, и по лицу ее блуждало то мечтательное облегчение, какое бывало ей свойственно, когда возвращалась она домой издалека.
Должно быть, она увидела Марвина Мэйси и Братишку Лаймона в единое мгновение. Перевела взгляд с одного на другого, но не на каторжанине никудышном задержались ее глаза, полные тошнотворного изумления. Мисс Амелия, как и все остальные, смотрела на Братишку Лаймона – а там было на что взглянуть.
Горбун стоял у края ямы, и бледное лицо его освещалось мягким заревом дубовых углей. А надо сказать, что было у Братишки Лаймона одно умение, которым пользовался он, когда хотел снискать чье-нибудь расположение. Стоял он тогда очень тихо и, лишь чуточку сосредоточившись, шевелил большими бледными ушами своими с изумительным проворством и легкостью. Уловку эту пускал он в ход всякий раз, когда хотел выманить у мисс Амелии что-то особенное, и на нее это всегда действовало безотказно. И теперь возле коптильной ямы уши горбуна шевелились на голове неистово, но глядел он в этот раз не на мисс Амелию. Горбун улыбался Марвину Мэйси – так заискивающе, что чуть ли не умолял о чем-то. Сначала Марвин Мэйси не обращал на него внимания, но и когда взглянул, никакой признательности в его глазах и рядом не было.
– Что это с Калекой такое? – спросил он, грубо ткнув в его сторону большим пальцем.
Никто ему не ответил. А Братишка Лаймон, видя, что ни к чему его особое умение не приводит, пустил в ход иные средства обольщения. Он захлопал глазами так, что ресницы стали как пойманные глазами бледные ночные бабочки. Он елозил по земле ногами, размахивал руками и, наконец, чуть ли не фокстрот затанцевал, не сходя с места. В последнем угрюмом свете зимы он напоминал сиротку из лачуги на болотах.
Из всей компании на одного Марвина Мэйси это не производило впечатления.
– У горбатого что – припадок? – спросил он, а когда и в этот раз ему никто не ответил, шагнул вперед и легонько стукнул Братишку Лаймона по голове. Горбун пошатнулся, упал на землю. Потом сел, не сводя глаз с Марвина Мэйси, и уши его с большим усилием жалко колыхнулись на голове в последний раз.
Теперь все повернулись к мисс Амелии – посмотреть, что же она станет делать. За все эти годы никто и волоса на голове Братишки Лаймона тронуть не смел, хотя у многих руки чесались. Если кто хоть словом грубым горбуну смел заикнуться, мисс Амелия такому безрассудному смертному отказывала в кредите, да и потом еще долго выискивала способы устраивать ему веселую жизнь. Поэтому если б теперь мисс Амелия раскроила Марвину Мэйси череп топором прямо на заднем крыльце, никого бы это не удивило. Но ничего подобного она не сделала.
Бывали времена, когда мисс Амелию, казалось, прямо оторопь брала. Причины такого были, как правило хорошо известны и понятны. Ибо мисс Амелия была хорошим врачом: не молола болотные корешки и другие неведомые снадобья и не давала их первому попавшемуся под руку больному; когда бы ни изобрела она новое зелье, всегда сначала испытывала его на себе. Глотала огромную порцию и весь следующий день бродила задумчиво от кабачка до кирпичной уборной и обратно. Частенько, когда совсем уж сильно прихватывало, замирала она неподвижно, устремив странные свои глаза в землю и плотно сжав кулаки, – пыталась понять, на какой из внутренних органов действует и какую хворь может новое лекарство излечить. Вот и теперь, когда она смотрела на горбуна и Марвина Мэйси, на ее лице было точно то же выражение – будто прислушивается напряженно к какой-то внутренней боли, хоть и не принимала она сегодня новых снадобий.