А Братишке Лаймону денек выдался беспокойный, и все личико его от возбуждения осунулось. Сварганил он себе обед и пошел сурка искать – а через час вернулся, обед съевши, и сказал, что сурок свою тень увидал, поэтому плохой погоды не избежать. Потом же, коль скоро мисс Амелия и Марвин Мэйси лежали и силы копили, а он оказался предоставлен сам себе, пришло ему в голову покрасить переднюю веранду. Дом, между тем, не красили много лет – на самом деле, бог знает, красили ли его вообще когда-нибудь. Потыкался Братишка Лаймон туда-сюда и вскорости выкрасил половину пола на веранде в веселенький ярко-зеленый цвет. Да только работал он спустя рукава и только сам весь краской перемазался. Но и тут не удивительно, что даже пол не закончил – на стенки перешел, покуда хватало роста, а потом ящик подставил и еще с фут захватил. Когда же краска у него вышла, вся правая сторона пола стала ярко-зеленой и стенки неровный кусок. Да так Братишка Лаймон работу свою и бросил.
Что-то ребяческое было в том, как он остался доволен своей работой. И вот в этом отношении следует упомянуть одну любопытную штуку. Ни единый человек, даже сама мисс Амелия, не знал, столько горбуну лет. Некоторые утверждали, что когда он в появился городишке, ему было лет двенадцать, сущее дитЈ – а другие были убеждены, что далеко за сорок. Глаза у него были синие и твердые, как у ребенка, но под этими синими глазами лежали бледно-лиловые тени, точно из гофрированной бумаги, и намекали они на его возраст. А о самих годах по горбатому тельцу его странному догадаться было невозможно. Даже зубы не выдавали – все на месте (лишь два сломал, когда разгрызал орех пекан), но испачкал он их сладкой жвачкой так, что не решить, молодые они у него или старые. Когда же его в лоб о возрасте спрашивали, горбун заявлял, что ничегошеньки не знает – никакого, мол, понятия, сколько лет на земле прожил, десять или же сто. Так возраст его и остался загадкой.
Покраску Братишка Лаймон закончил в половине шестого вечера. Днем похолодало, у воздуха появился влажный привкус. С сосняков ветер налетел – хлопал рамами, старую газету по улице мотылял, пока за терновник не зацепилась. Со всей округи стал съезжаться народ: в автомобили набившись так, что детские головенки наружу торчали, на фурах, которые тащили старые мулы, полузакрыв усталые глаза и как бы улыбаясь утомленно и мрачно. Из Сосайэти-Сити приехали трое мальчишек. На всех желтые рубахи из вискозы и кепки задом наперед – вылитые тройняшки, их встречали на всех петушиных боях, во всех летних лагерях. В шесть часов на фабрике свистком окончилась дневная смена – вся публика собралась. Конечно, и швали всякой понабежало, личностей каких-то темных и так далее – но даже так собрание вело себя тихо. Весь городок охватило тишью, и лица у людей были странными в замирающем свете. Мягко подступала тьма; на мгновение небо стало желтым и бледно-чистым, и двускатные крыши церквушки выступили темным и строгим силуэтом, а потом оно медленно погасло, и темнота сгустилась ночью.
Семь – число знаменитое, а особенно любила его мисс Амелия. От икоты – семь глотков воды, шею потянешь – семь раз вокруг фабричного пруда пробеги, глисты вывести – семь ложек «Чудо-Выводителя Амелии»: всякое лечение у нее почти всегда на этом числе держалось. Это число смешанных возможностей, и все, кто верит в чудеса и чары, очень им дорожат. Вот и бой назначили на семь часов. Все об этом прознали – не по объявлению, не словами, но поняли, не спрашивая, как дождик понимают, как вонь болотную. Поэтому собрались все сурово к семи часам вокруг дома мисс Амелии. Самые умные-то в кабачке вдоль стенок выстроились, а прочие сгрудились на веранде или остались стоять во дворе.
Мисс Амелия с Марвином Мэйси не показывались. Пролежав весь день на скамейке в конторе, мисс Амелия поднялась наверх. Братишка же Лаймон под ногами крутился в толпе, пальцами прищелкивал нервно, глазами хлопал. А без одной минуты семь в кабачок протиснулся и залез на прилавок. Все стихло.
Должно быть, уговорились как-то заранее. Ибо только семь пробило, на верху лестницы появилась мисс Амелия. И в тот же миг Марвин Мэйси перед кабачком объявился, и толпа перед ним расступилась безмолвно. И пошли они друг к другу неторопливо, кулаки сжав наизготовку, и глаза у них были, как у сонных. Мисс Амелия сменила красное платье на старую робу, штанины до колен закатала. Осталась босиком, а на правом запястье – железный браслетик, для силы. Марвин Мэйси тоже брюки подвернул; он был гол до пояса и весь намазан жиром. На нем были тяжелые башмаки, что выдали ему, когда вышел на свободу из исправительного дома. Кочерыжка Макфэйл выступил из толпы, все карманы им обхлопал ладонью, чтобы, значит, нигде ножей не прятали. И остались они одни посреди пустого яркого кабачка.
Сигнала никто не подавал, однако ударили они одновременно. И оба удара пришлись в подбородки, так что головы мисс Амелии и Марвина Мэйси отскочили назад, и обалдели они оба слегка. Несколько секунд после первых ударов просто шаркали ногами друг вокруг друга по голому полу, примерялись к разным стойкам, да кулаками замахивались. А потом, точно дикие кошки, кинулись друг на друга. Удары застучали, задышали они неровно, по полу затопали. Да так быстро все стало, что и не разберешь, что происходит – но один раз мисс Амелию так назад отшвырнуло, что на ногах едва удержалась и чуть не упала, а в другой раз Марвин Мэйси удар предплечьем словил и закружился кубарем. Так и продолжалась эта драка, неистово и жестоко, и ни с какой стороны послабления не наблюдалось.
Во время такой борьбы, когда недруги сильны и крепки, как эти двое, стоит иногда от сумятицы боя отвернуться и посмотреть на самих зрителей. Люди-то в стенки как можно ближе повжимались – Кочерыжка Макфэйл пригнулся в углу, кулаки от сочувствия сжал, да только странно похрюкивал. Бедолага Мерли Райан так рот раззявил, что туда муха залетела, и проглотил ее Мерли, так и не сообразив, что же с ним произошло. А вот Братишка Лаймон – о, на него стоило поглядеть. Горбун все так же стоял на прилавке, возвышаясь над всем кабачком. Руки в боки, головою вперед, а ножонки так свои согнул, что колени наружу торчали. От возбуждения весь пошел пятнами – только губы бледные кривятся.
С полчаса, наверное, прошло, пока ход боя не поменялся. Уж сотнями ударов они обменялись, а все равно никак. Вдруг Марвину Мэйси удалось стиснуть мисс Амелии левую руку и за спину ей завести. Она вырвалась и умудрилась его за пояс перехватить; тут-то настоящая битва и началась. Бороться при драке в местах этих свойственно: на кулаках драться – чересчур быстро, тут нужно много думать и сосредотачиваться. А теперь, когда мисс Амелия с Марвином Мэйси сцепились вплотную, толпа из оторопи своей вышла и сгрудилась теснее. Некоторое время борцы только мускулы друг другу сжимали, костями бедер сплетясь. Вперед да назад, из стороны в сторону – так они и покачивались. Марвин Мэйси не вспотел ни капли, а на мисс Амелии вся роба вымокла, и столько пота лилось по ее ногам, что на полу оставались мокрые отпечатки. Вот и настало им испытание – и в такие мгновения ужасного напряжения сил мисс Амелия была сильнее. Марвин Мэйси-то в сале весь, ухватить его – дело хитрое, но она – сильнее. И перегнула его постепенно назад, и дюйм за дюймом все ближе и ближе к полу прижимала. Страшно смотреть на такое – лишь их хрип в кабачке раздавался. И повалила она его на пол, наконец, и сама верхом на него села. И большие сильные руки у него на горле сомкнулись.
Но в то же мгновение, только схватка вся решилась, в кабачке вдруг раздался крик, от которого яркая пронзительная дрожь пробежала у всех по спинам. И что там дальше произошло – до сих пор для всех загадка. Весь городишко там собрался, все подтвердить могут – да только все эти люди не поверили своим глазам. Поскольку прилавок, на котором стоял Братишка Лаймон, – футах в двенадцати был от борцов, посреди кабачка схватившихся. Но в тот самый миг, когда мисс Амелия стиснула глотку Марвину Мэйси, подскочил горбун и по воздуху полетел, точно успел отрастить себе ястребиные крылья. Припал на широкую сильную спину мисс Амелии и шею ей сдавил своими когтистыми ручонками.