Сразу выступил в Сенате:
«Я, в защиту демократий,
Не уйду!
Обездоленным и нищим
Зрелищ дам я всем и пищу,
Ну, а вам оклад на тыщу
Подниму!»
А тем временем в Египте,
Как писали в манускрипте,
Вся в цветах и эвкалипте
И в тоске:
«Надо ль в Рим и мне переться?
Не спокойно больно сердце.
Всё ж поеду, чем тут греться
На песке!»
Клеопатре снарядили
Быстро царскую флотилью
И семь футов ей под килем
Пожелав.
И к большому удивленью,
Под шушуканье и бденье,
Ровно в полдень воскресенья
Прибыла.
И уж если быть по чести,
Хорошо им было вместе,
Хоть она по части лести
Чемпион,
Но была умна и, кстати,
К восхищенью местной знати,
Оппонентом был в Сенате
Цицерон.
И понятно, тем немногим,
Кто к традициям был строгим,
Показался им убогим
Тот союз.
Цезарь жизни враз лишился,
Хоть Сенату и божился,
Мол, сглупил и оступился,
Признаюсь.
Ни любовь к нему народа,
Ни гражданские свободы,
Ни военные походы
Не смогли
Защитить от скверных сплетен.
Его образ будет светел,
Хоть никто и не ответил
Пред людьми.
Горьким стал вдруг воздух Рима
И скитанья пилигрима
Завершились. Вот уж зрима
И земля.
Если б времени чуть больше,
Погостила бы подольше,
Календарь быть просто тоньше
У римлян.
Шли года и шли столетья
Новым исчисленелетьем,
Самым тёплым, светлым, летним
Стал Июль.
Пусть и звался «старым стилем»,
Его имя все носили —
Хоть в Германии ль России
Держишь руль.
Юлий Цезарь был зарезан,
Флаг Республики изрезан,
Рим растерзан
На куски.
«Хоть вдова я, не иначе,
От наследства даже сдачу
Не положено в придачу.
Разве это по-людски?»
И вернувшись в дом на Ниле,
Закатила в царском стиле
Пир с вином и водевилем,
Тех собрав,
Кто по ней в ночах мечтает,
Кто стихи о ней читает,
За неё хоть яду с чаем
Пить бы рад.
Тосты за неё взмывают,
Песнь артисты подвывают,
Гости день как восседают
Здесь уже.
Вдруг она, забавы ради,
Распустив на плечи пряди,
Появилась на эстраде
В неглиже:
«Жизнь сладка, но дорогая,
Я не зря стою нагая,
Провести я предлагаю
Я с вами торг.
Тот меня в ночи полюбит,
Кто ту ночь со мною купит,
Но притом себя погубит.
Где восторг?»
И примолкли гости разом,
Не моргнёт никто и глазом,
Лишь биенье раз за разом
Их сердец.
«Ну и что вы все молчите?
Иль меня вы не хотите?!
Ну скорей же говорите,
Кто храбрец!»
Гордый взор она обводит:
Из толпы один выходит
Он с неё свой взгляд не сводит
И она.
А за ним ещё два хлопца —
Узнаёт средь них знакомца.
Возбудилась тут в оконце
И Луна.
«Вот свершилось! Эй, Киприда,
Персефоне и Аиду
Передай: теперь открыты
Мне врата!
Хоть и Цербер верно служит,
Как щенок он мне услужит.
Пусть в Аду моя послужит
Красота!
Жребий кинут! — в урну зрея, —
Аквил! Ты ж клеврет Помпея?»
Он в ответ ей что-то млеет,
Как мазня.
«Очередь за ним Критона,
А вот с этим незнакома,
Дуй, малыш, пока до дома
На два дня!»
«Вот и куплены три ночи!
Стала жизнь в разы короче,
Но зато теперь вам точно
Можно знать:
Вы одни из всех убогих
Будете, на зависть многих,
В ласках нежных и нестрогих
Умирать!»
Первый глохнул тишиною,
Нежно взяв его рукою,
В царские вошли покои,
А толпа,
Заворожена, безлица,
Не решалась расходиться
Пока к ним не покатится
Голова.
Последняя царица
Рим меж тем трясёт крутит,
Клеопатра на распутье:
«Поддержать ли, присягнуть ли
Мне кому?
Пусть меня считают падшей,
Только без поддержки нашей
Расхлебать нельзя той каши
Никому!»
Шлёт письмо ей Марк Антоний:
«Был охвачен я агонией,
Как узнал, что по иронии,
Ты сама
Помогла убийцам мужа,
Разве он того заслужит?
Разговор с тобой мне нужен
И весьма!»
«Что же делать — надо ехать!
А не то, глядишь, в доспехах