Короче, день прошел тихо и безобидно.
И это настораживало больше, чем ставшие привычными издевательства.
Маленький Архат в свободное от занятий кулачным боем и постижения Чань время крутился где-то неподалеку, но в разговоры не вступал.
Повар Фэн вообще не интересовался ничем, кроме котлов и своего диска, на котором за сегодня так ничего и не написал.
У Змееныша Цая даже появилась минутка-другая отдохнуть и в очередной раз задуматься над скрытым смыслом постоянного издевательства и всевозможных обид-насмешек над кандидатами. Неужели такой удивительный обычай существует с седых времен Пути Дамо, сурового Бодхидхармы; неужели именно Бородатый Варвар приказал силой вытряхивать из новичков все зерна человеческой морали и нравственности, делая в мешке их представлений о жизни все новые и новые дырки?
Ведь монаху-любострастнику, по всему видать, главным было не соблюдать монастырские правила, отказываясь от женщин, а не попадаться стражникам с поличным! Но если уж попался, не дать доставить себя к патриарху, уходя от облавы силой, хитростью, чем угодно, но уходя... Опять же грязные сандалии по чистому полу, грязные ладони в воде для похлебки, белый священный кролик, бессмысленные обвинения в воровстве и непочтительности — всего и не перечислить!
И при этом говорят в Поднебесной: «Опрятен, как чаньский монастырь!» — правильно говорят, в чем Змееныш имел возможность убедиться сам.
И при этом говорят в Поднебесной: «Суров к себе, как чаньский монах!» — что тоже правда, истинная правда!
Всем ведомо, как Бородатый Варвар в гневе вырвал себе веки (по иной версии, только ресницы), когда те смежились и помешали ему предаваться внутреннему созерцанию! А последователи Пути Дамо помнят об этом, каждодневно попивая чаек — чайный куст вырос-то из отвергнутой плоти великого Бодхидхармы! — и щеголяя ревностностью в постижении Учения.
Может быть, дальновидный Пути Дамо, первый патриарх Чань, из каких-то тайных соображений хотел, чтобы вступающих в ряды его монахов-воинов покинули все людские представления о хорошем и плохом, о правильном и не правильном в понимании смиренных крестьян, гордых министров и яростных воинов — покинули, чтобы быть замененными...
На что?
И тогда становится ясным, почему теряющего или потерявшего мораль человека, из которого под ноги сыплются правила «ли», стуча о дорогу подобно зернам проса... почему такого человека нельзя выпускать за пределы обители!
Он не сможет жить в знакомом ранее мире: мир остался прежним, а он изменился! Как собака, выжившая в волчьей стае, не может вернуться в прежнюю конуру, где есть миска и нет свободы. В ней, в бывшей собаке, теперь безраздельно царят новые правила, не привнесенные снаружи, а выросшие сами собой, из глубин, из корней; и среди волчьих правил «ли» может, к примеру, найтись и такое: нельзя перекусывать подставленное горло сдающегося соперника!
Многие ли императоры и полководцы могут похвастаться подобной волчьей моралью?!
...И тут мысли Змееныша Цая были прерваны приветственным возгласом и увесистым хлопком по плечу.
— Здорово, браток! — весело рявкнул собрат по кандидатскому званию, тот самый торопыга, которому невероятно везло от самых внешних ворот обители.
Торопыга был велик, громогласен, телом дороден и грузен и любил хвастаться тем, что везуч и что земляки прозвали его еще с детства Луань Дайтоу, что на ханьчжоуском наречии значит «голова смутного времени».
Змееныш так и не понял, что хотели сказать этим земляки и чем тут хвастаться. Особенно если у двух иероглифов, составляющих «луань дайтоу», есть и второй смысл — «мешочек с яичками».
Или, если отбросить церемонии, попросту «мошонка».
— Мы тут подумали-подумали, браток, и решили, что надо бы тебя тоже позвать, — блестя плоскими широкими зубами, какими хорошо жевать репу, загудел Голова Смутного Времени. — Все-таки ты наш, хотя и сторонишься, вроде как брезгуешь; и звание монашеское вскоре вместе примем, так что ни к чему нам чиниться да избегать один другого! Я и Малыш Сун (второй кандидат, еще остававшийся в обители) со здешними молодыми иноками сдружились, так они нас сегодняшней ночью на дружескую пирушку зовут. Как говорится меж образованными людьми, в Зеленые терема* [Зеленые терема, они же Чусские павильоны или Циньские башни — злачные заведения.]! Короче, я за тобой, браток! Уснут все в твоем сэнтане — выходи, собираемся у заднего выхода с кухни! Молодые иноки сказывали, что знают нужные тропы в поселок слуг... ох, и погуляем!