А еще надо обойти три сети и один капкан-западню.
Причем успеть избежать последней ловушки до того, как повар Фэн уйдет слишком далеко. За капканом начинается незнакомая территория, а Маленькому Архату непременно надо понять, что делает уродливый повар в стремлении избегнуть неведомых опасностей.
Или хотя бы каким образом он их преодолевает.
Змееныш будет смотреть, а малыш в рясе — запоминать, сопоставлять и думать.
Может быть, в следующий раз они пройдут дальше.
И игра со смертью продолжится.
Ползи, Змееныш!..
На обратном пути Маленький Архат был счастлив — ему удалось выяснить, что после западни коридор светлеет, и дальше он может полагаться не только на слух и чутье, а также на ночное зрение Змееныша Цая, но и на собственные глаза.
Поэтому, просто брызжа радостью, он был весьма удивлен, когда крепкая пятерня лазутчика запечатала ему рот. Одновременно с этим Цай прижал мальчишку к себе, не давая шевельнуться.
Только чуткие уши лазутчика жизни могли уловить звук чьих-то шагов снаружи, по ту сторону от слегка приоткрытой двери в Лабиринт Манекенов.
Таинственный незнакомец постоял у самого входа, зачем-то ковырнул ногтем стену — Змееныш отчетливо слышал его дыхание, ровное, безмятежное, преисполненное спокойствия и уверенности — и негромко рассмеялся.
— Опять старый Фэн шалит, — прозвучал низкий, слегка рокочущий голос. — Ну что ж...
И шаги двинулись в обратном направлении.
А в глубине Лабиринта Манекенов уже раздавался сухой отчетливый треск — уродливый повар дошел наконец до деревянных воинов...
Солнце припекало вовсю, и Змееныш уже успел изрядно взмокнуть, в сотый раз повторяя неизвестные ему ранее и весьма утомительные «шаги хромого Аня», когда прямо перед ним на утоптанный песок заднего двора упало несколько теней.
Сегодня новичков заставили отрабатывать пройденный урок самостоятельно, учитель-шифу куда-то ушел еще час назад, да и сам Змееныш Цай неожиданно увлекся новым для себя способом боевого перемещения и поэтому остановился не сразу. Прыгнул влево, вправо, отшагнул скособочившись, словно и впрямь был хромым — а уже после этого замер, тяжело дыша.
Последнее далось ему легко.
Перед Змеенышем Цаем стоял патриарх Шаолиня. Сухопарый высокий старик с реденькой бородкой, росшей на самом краешке выпяченного подбородка, чуть-чуть сутуловатый и оттого напоминающий высматривающего зазевавшуюся жабу журавля.
Взгляд патриарха не выражал ничего, кроме легкой заинтересованности — если можно себе представить почти абсолютно равнодушную заинтересованность.
Выходило, что можно.
За патриархом стояли двое: главный наставник воинского искусства, человек гигантского роста и соответствующего телосложения, любивший сражаться одновременно алебардой и короткой секирой; и худой, почти хрупкий, но при этом невероятно жилистый монах лет пятидесяти.
Почетный гость, перед которым открывали парадный вход.
Преподобный Бань.
— Вы уверены, достойный Бань, — патриарх говорил так, словно Змееныш и не находился рядом, а был где-нибудь за тысячу ли от монастырского двора, — что именно сей юный инок должен сопровождать вас в Столицу?
— А почему бы и нет, отец-вероучитель? — пожал узкими плечами преподобный Бань. — Или у вас есть сомнения на этот счет?
Главный воинский наставник нетерпеливо затоптался на месте.
— Если досточтимый Бань прикажет, — заявил он, — я пошлю сопровождать его кого-либо из своих старших помощников. Мне кажется, именно они достойны проводить человека, облеченного высочайшим доверием, до ворот Северной Столицы!
— Вы полагаете, я нуждаюсь в охране? — спросил человек, облеченный высочайшим доверием, таким тоном, что у главного наставника разом пропала охота предлагать что бы то ни было.
Во всяком случае, у скромно потупившегося Змееныша возникло именно такое впечатление.
Лазутчик жизни метнул от самой земли короткий и острый взгляд, подобно броску ножа, — и взгляд разбился вдребезги, налетев на лицо преподобного Баня. Лицо это состояло из сплошных выступов, впадин и нагромождений, подобно тем скалам, через которые упрямо пробирался Змееныш Цай на пути к монастырю; и приветливо мерцавшие угольно-черные глаза не могли ввести в заблуждение лазутчика.
В трясине этих глаз было весьма просто утонуть.
— Не будь вы так заняты на службе Сыну Неба, — с улыбкой добавил патриарх, оглаживая бородку, — и согласись вы задержаться в обители хотя бы на год, я думаю, что наставник Лю был бы счастлив вашему присутствию на занятиях братии. Мы еще не забыли ваших выпускных экзаменов, когда вы более часа продержались с деревянной скамейкой в руках против десяти вооруженных братьев. Наставник Лю не раз говаривал в моем присутствии, что преподобный Бань — единственный, кому он доверил бы руководство обучением иноков.