Де Бов вертела головой, переводя взгляд с меня на монаха и обратно.
Я почувствовал, что краснею. Кровь прилила к лицу, и щеки сделались горячими, как печная заслонка.
— Я. Сказал. Неси. Сюда. Листы.
— Никак не могу, милорд. Не имею права, — развел руками писарь и улыбнулся. Этот мудак отказывался выполнить приказ и улыбался.
Я шагнул вперед и сгреб монашка за грудки. Шея у него была рыхлой и дряблой, как задница старухи. Хотелось заорать и треснуть недоделка башкой об стену.
Чертов писарь. Мой приказ не выполняет чертов распроклятый писарь, который должен подпрыгивать, когда я свистну, и падать наземь, когда хлопну в ладоши.
— Я тут право, и я тут закон.
Меня похлопали по руке — той, которой я держал монашка за глотку. Я посмотрел вниз. Де Бов таращилась на меня своими круглыми глазами.
— Отойди.
— Пусти.
— Нет.
— Ты его придушишь.
— Именно. И следующему будет неповадно.
Как же мне это все обрыдло. Из раза же в раз. Повторять бесконечно, бегать и проверять, орать и пинать, чтобы делали хоть что-нибудь. Как же я ненавижу этих недоделков. Этот мой гребаный возраст и детскую физиономию. Этого распроклятого шерифа, орущего на меня при всех. Этого в задницу трахнутого Роба Малиновку с его гребаной бандой. Дьявол!
А самое поганое было то, что я тоже бы не торопился выполнять приказы сопляка, который даже шайку тупоголовых саксов поймать не может.
Сука!
— Марк. Перестань.
Монашек хрипел, морда у него была пунцовой, как задница после порки.
Я разжал руку. Писарь привалился к стене, беззвучно разевая рот. Де Бов ввинтилась между нами, уперлась в меня спиной.
— Эй. Ты меня слышишь?
Монах судорожно закивал, не сводя с меня взгляда. То-то же.
— Милорд Марк — помощник шерифа. Он может видеть допросные листы. Так?
Монах закивал еще сильнее. Как бы у него голова не отвалилась.
— Милорд Марк хочет видеть допросные листы. Ты их принесешь?
— А…
— А я слепая, не умею читать и буду смотреть в окошко. Ну? Это не противоречит правилам?
— Н-н-н-ееее, — проблеял жирный недоделок.
— Ну так неси! — рявкнул я и сдвинулся вперед, толкая грудью де Бов. Писарь ломанулся в дверь, как святой страстотерпец, за которым голые девицы гонятся. Или даже голые юноши. Быстро, в общем, и вдохновенно.
Мы с де Бов остались вдвоем, в тишине и молчании. В комнате жужжали мухи. За окном тоскливо взревывал осел. Я старался дышать медленно и ровно, сжимая руки в кулаки.
— Тебе надо пить пустырник, — вдруг заявила де Бов.
— Зачем?
— Успокаивает.
«Да иди ты», — хотелось сказать мне. Но я не сказал. Я сказал: «Он должен выполнять приказы».
— И ты полагаешь, что чем громче приказ, тем охотнее его выполнят?
— Я полагаю, что приказ выполнят тем охотнее, чем сильнее пинок.
— Спорный метод.
— Пока никого не подводил. Основа уважения — страх.
Де Бов покосилась так, будто по мне ползла гусеница. Толстая, зеленая и волосатая. Даже отряхнуться захотелось — просто на всякий случай.
— Я ни на кого не кричу. И мои просьбы выполняют. Интересно, почему?
Ага, не кричит. На Паттишалла, например, вообще не кричала. Тихая была и уважительная.
— Потому что ты разорвала на куски дракона?
Де Бов поджала губы и насупилась. Удивительно все же, как люди очевидного не понимают и понимать не хотят.
Вбежал запыхавшийся писарь, прижимая к груди ворох допросных листов.
— Вот все, что было по пропавшим детям, милорд.
— Положи на стол. И пошел вон.
Писарь сгрузил охапку свитков, торопливо поклонился и шмыгнул в дверь.
— Прошу, — я приглашающе махнул рукой. Де Бов взяла свиток, развернула его, прищурилась.
— Да тут же ничего не разобрать.
Я только руками развел. Во-первых, эти листы уже раза три точно выскабливали. Бумага истончилась до полупрозрачности, а через чернила явственно проступали остатки старых записей. А во-вторых, нормальный писарь берет в три раза дороже. В отличие от нашего, дешевенького, который такие каракули наворачивает, что сам потом не может прочесть.
— Вот, что это? — де Бов ткнула пальцем в бумагу. Я подошел, заглянул ей через плечо.
— Вос-пос-пе-ше-ство-вать, — с трудом разобрал я.
— Серьезно? А выглядит так, будто ужа обмакнули в чернила и выпустили на лист. Кстати, кто в своем уме так говорит вообще? Крестьяне? Серьезно?
— Ну, преувеличил парень немного, он это любит. Зато смысл всегда верно передает.