«Сюрприз!» — взорвался голос Вилл у меня в голове. Вздрогнув, я завалился набок и врезался затылком в стену.
— Твою мать! Рехнулась?!
— Извини, — повинилась Вилл.
Я видел ее. Не знаю, как, но видел. Вилл стояла в темной каминной зале, через закрытые ставни на ее лицо падали косые полосы света. Я закрыл глаза. Каминная зала проступила под закрытыми веками еще четче, словно с пыльного витража смахнули пыль.
Стоящая у стены Вилл подняла руку, и тонкие солнечные лучи лизнули ее пальцы.
— Что я сейчас делаю?
— Машешь рукой.
— Точно. Молодец, — улыбнулась Вилл. Солнечный зайчик плясал на ее скуле. — Слышимость нормальная, помех нет?
— Э-э-э-э… Видимо, нет.
Откуда я знаю, что в колдовских делах нормально, а что нет?!
— Вот и отлично. А сейчас немного потренируемся. Я разорву связь, а ты меня вызовешь. Покрути кольцо, представь меня и позови.
Мгновение — и Вилл в моей голове исчезла, оставив странное ощущение потери. Уцепившись за него, как за ниточку, я снова представил бледное лицо, мягкий широкий рот, темные глаза… От Вилл пахнет горькими осенними цветами, у нее маленькие, почти детские руки и мягкая прохладная кожа. Когда Вилл улыбается, она морщит нос и запрокидывает голову, обнажая тонкую шею…
Из темноты под веками медленно проступали очертания, наполняясь осязаемой плотностью, как кубок — вином.
— Я тебя вижу, — прошептал я в пустоту спальни.
— И я тебя, — беззвучно ответил мне голос Вилл. — А ты быстро схватываешь, сэр Марк.
— Наконец-то ты оценила мой острый ум.
— И живое воображение. Признаюсь честно — я думала, с визуализацией придется долго возиться.
Не знаю, с чем она там собиралась возиться. Как по мне, магия оказалась на удивление легкой штукой.
Может быть, я прирожденный колдун? Выпрут с должности начальника стражи — построю хижину на опушке леса и буду овечью вертячку лечить. Здесь с баранами, там с овцами — никакой, в сущности, разница.
— Если в Нортгемптоне что-то случится — сразу же вызывай меня, — прервала мои размышления появившаяся в дверях Вилл. — Заряда маны на пару недель точно хватит, так что без связи не останемся. И вот еще что…
Вилл подошла вплотную, и на короткое неловкое мгновение мне показалось, что она хочет меня поцеловать. Вместо этого Вилл набросила мне на шею дешевую серебряную цепочку.
— Уменьшает кровотечение при ранах и снижает риск заражения. Надеюсь, не пригодится, но мне так будет спокойнее.
— А тебе можно такие штуки раздавать? — усомнился я.
— Конечно, нельзя. Но мы никому не скажем.
Забросив на плечо сумку, Вилл улыбнулась мне короткой дерганой улыбкой.
— Ну, я пошла?
— Я провожу.
— Куда?
— Ты ведь к кромлеху.
— К какому кромлеху? Разве ты что-то знаешь о кромлехе?
— О. Да, точно. Тогда хотя бы до ворот.
Хмыкнув, Вилл, присела на корточки, ухватила спящую Колючку за отросший хвост. Паршивка открыла один глаз, зевнула, широко разевая ярко-розовую влажную пасть, и тут же перевернулась пузом кверху.
— Марк, ты же не сильно занят?
Ну как сказать.
— А что ты хотела?
— Заходи сюда хоть пару раз в день, а? Колючка от тоски рехнется.
— С ума спятила? Делать мне нечего — к твоей блохастой кошке бегать.
— Колючка маленькая. Ей страшно.
— А я тут при чем? Скажи служанке, возня по дому — это ее работа.
— Эмми будет заходить, чтобы покормить Колючку. Но я же сейчас не о еде говорю. Я про общение.
— Вот пусть Эмми и общается.
— Колючка ее не любит. Она любит тебя.
— Увы, чувства Колючки невзаимны. Пускай привыкает — этот мир жесток.
— Ма-а-арк!
Ненавижу, когда она так делает. Просто терпеть не могу.
— Нет. Я не буду играть с твоей кошкой.
— Ты черствый и бездушный человек.
— Зато с мозгами.
Вилл последний раз погладила Колючку по круглому животу, встала и отряхнула коленки.
— Потом тебе будет стыдно.
Мне будет стыдно, если я буду заниматься такой ерундой. Очень, очень стыдно.
— Схожу на исповедь. Давай сюда сумку.
— Я ее все равно к седлу приторочу.
— Я сам приторочу. Давай.
Глава 25, в которой Марк интересуется зоологией
— Сэр Марк! Милостивец вы наш! Оборони-и-итель! — эхом раскатилось по коридору. Я напряг мышцы, противясь позорному желанию втянуть голову в плечи. Ну когда ж это кончится? Господи, я что, много грешил? За что?!