А может, и нет? Может, хорошо, что она этого позорища не видела?
Не обращая внимания на негодующий взгляд соседа, я переставил к себе кувшин с вином.
Черт его знает, как лучше. Похоже, никак. И так говно, и так говно.
К черту.
Через неделю я был отмщен. Правда, это была исключительно херовая неделя. Даже прибывшая в королевском кортеже ласковая чернулечка-фрейлина не смогла ее скрасить — хотя старалась, как могла. Но того количества дерьма, которое на меня вылилось, чернулечка не перевесила. Паттишалл ухмылялся и поздравлял меня с удачной поимкой разбойника. Цвет местного общества изъявлял сочувствие, но шарахались, суки, как от прокаженного. Его высочество воротил свою монаршую морду и брезгливо кривился.
Когда я заметил Малютку Джона в коридоре с золотым блюдом в руках — думал, на шею ему брошусь и разрыдаюсь от счастья. Не подвел-таки, чертов сукин сын! Явил миру истинный саксонский дух! Тебя пригрели, обласкали, приблизили — а ты возьми да и вгони клыки в кормящую руку. Нет, правда. Мог бы — я бы Малютке Джону выпивку поставил. Перед тем как вздернуть на площади.
Я не стал хвататься за меч сразу. О, нет! Может быть, я и наивный дурак — но не настолько же наивный. Принца Джона золотое блюдо не убедит. Ему понадобятся доказательства посерьезнее. А значит, их нужно собрать. Тихонько проследив за крадущимся по замку саксом, я понял, что идет он к черному ходу для слуг. Там, судя по всему, Малютку Джонни кто-то поджидал — потому что вернулся он уже без золотого блюда. Второй ходкой чертов сакс вынес сообщнику серебряную тарелку, третьей — кубок, отделанный яшмой.
Это была разумная стратегия. Нарвись Джонни на страдающего бессонницей Паттишалла, вполне мог сказать, что выполнял чье-то поручение — полировал, скажем, посудину до зеркального блеска. А что до ночи полировал, так старался очень. Усердие проявлял.
Набитый серебряными кубками мешок так просто не объяснишь.
Нет, сакс был не идиот. Я, впрочем, тоже. На следующую ночь я расставил во дворе соглядатаев и велел держать наготове лошадей. Когда Малютка Джонни решит свалить из замка — а он точно решит свалить! — я буду наготове. Возьму и верного слугу государя, и всех его сообщников скопом.
Погляжу на рожу Принца Джона, когда он все это увидит.
Как бы его высочество не обделались от злости.
Продумал я все правильно. И организовал правильно. А закончилось дело паршиво.
Через три дня Малютка Джонни действительно вышел из замка с туго набитым звонким мешком. Во дворе его уже ждала парочка слуг — таких же нищих безродных саксов. Дружески обнявшись, веселая компания направилась вышла из ворот и споро зашагала на запад. Мы, стараясь двигаться бесшумно, пошли за ними. Я даже доспехи не надел, чтобы не звякали.
Следить за Малюткой Джонни оказалось на удивление легко. Тупоголовый крестьянин даже не думал оглядываться — пер вперед, как почуявший корову бык, только цацки в мешке позвякивали. Миновав приличные кварталы, он вышел к Веселой слободке и, поплутав по узким грязным улочкам, привел нас к трактиру. Обогнув темное, угрюмо притихшее здание, Джонни уверенно направился к сеновалу. Я поднял руку, подавая знак. Стражники приготовились.
В дверях сеновала показался человек с фонарем. Крепко облапив Малютку Джонни, он принял мешок и отступил в сторону, пропуская гостей внутрь. Дверь закрылась.
Идеально!
— Вперед, — шепотом скомандовал я, и стражники, стараясь не греметь железом, побежали вокруг сеновала, отрезая пути к отступлению. Два арбалетчика к одному окну, два — ко второму, и семь человек — на центральный вход.
— Давай!
Фредди и Билли слаженно саданули плечами в дерево, распахивая хлипкую дверь. Мы ворвались внутрь, ощетинившись мечами и арбалетами, как вагенбург — кольями.
Нас встретил слаженный залп.
Лучники, выстроившись у дальней стены, били не целясь — но что тут целиться, в тесном-то амбаре? Парни, что шли впереди, превратились в подушечки для иголок быстрее, чем я сказал: «Блядь». А потом говорить стало некому. Первая стрела ударила в плечо, раскрутив меня, как мяч на веревочке, вторая вошла под лопатку. Я копошился в соломе, задыхаясь и булькая вскипающей в глотке кровью, а рядом орали люди, и я знал — это мои люди. Чертов Малиновка их убивает, а меня уже убил, и сейчас он уйдет, снова уйдет, опять, даже теперь, когда все было наверняка, когда у Малиновки вообще не было шансов! Фонарь опрокинулся, солома полыхнула, и я корчился в ней, как брауни в кругу огня, оглушенный и бессильный. Вокруг метались тени, грохотали по полу подошвы сапог, звенела сталь. Одежда вспыхнула, огонь побежал от рукава вверх. Я встал на карачки, шатаясь, поднялся на ноги. Я горел, как чертов факел, как чучело на Бельтайн. Не знаю, откуда я взял арбалет. Может, нашел на полу, а может, мне его спустили с небес ангелы господни, осиянные святою славою. Не помню. Нихера не помню. Я вывалился на улицу, рыча от боли, ярости и отчаяния, огонь слепил глаза, чертова шерстяная котта дымила, и из глаз лились слезы. Я ничего не видел, но впереди ржали лошади, что-то кричал Малиновка, и я сделал то единственное, что еще мог. Поднял арбалет и выстрелил на звук.