— Нет, милорд. Ничего такого. Просто пришли домой, как обычно. Госпожа отпустила меня и поднялась по ступенькам. А я к себе пошла — мне еще ужин варить, и по дому ничего не сделано. Так что я, уж простите, не задерживалась.
— Почему госпожа не вошла в дом?
— Откуда же мне знать. Милорд. Господа перед слугами не отчитываются, Значит, была причина.
Я задумался. Была какая-то мысль — гадкая и верткая. Крутилась, мельтешила и никак не давала себя ухватить. Между пальцев, сволочь, выскальзывала.
Кочерыжка молчала.
Я думал.
— Так. Вот еще что. С мужем хозяйка не ссорилась?
— Я, милорд, служанка. Мне такое неведомо.
— Вот как раз тебе-то и ведомо. Рассказывай — или по-другому спрашивать буду, — я даже из кресла привстал. Для внушительности. Удивительно, но старую выдрыгу не проняло. Вот же характер у бабки!
— Уж извините, но чего не знаю, того не знаю. А врать не хочу. При мне господа не ругались. В мире жили и в согласии. А что без меня было — про то у хозяина спрашивайте.
— Ладно. Пусть так. Но с кем-то же твоя госпожа ругалась. Или она совсем уж святая была?
— Почему же. Все люди грешны, но бог милостив и прощает нас в безграничной мудрости своей. Ругалась хозяйка, без этого никак. С торговками скандалила — цену они гнут немилосердно. Укоротили бы вы их, милорд. Совсем уже…
— Хватит. Я не про то спрашиваю.
— Простите, милорд. Когда ткань покупала, тоже ругалась. И с башмачником. Насчет дров скандалила часто — дорого уж больно. Про соль так вообще молчу. Нешто ее из золота делают, что столько денег хотят! Ох ругалась хозяйка за соль, ох ругалась!..
Хорошая, видимо, женщина была покойница. Кроткая и незлобливая. Если бы у меня такая жена пропала, я бы тоже не сразу искать начал. Посидел бы сначала в тишине, дух перевел.
— С зеленщиком скандалила. За полголовы капусты цену правит — как за цельную! С винокуром спорила. Кислятиной торгует тухлой, а монету требует — будто господний нектар продает. С угольщиком тоже, помню, не сошлись они…
Я затосковал. И дернул же черт убийцу прирезать именно Хелен Вуд. Что, других женщин в городе нет, что ли? Хотя, может, они за цену на лук поспорили…
— А уж как хозяйка с каменщиком поругалась! Ох крику было! Он цену ломит — она не дает. Он ломит — она не дает. Так этот подлец хотел нам камин разобрать!
— Что хотел?!
— Камин. Разобрать. Проходимец этот, каменщик, камин нам клал. Старый посыпался, вот господа и решили переделать. Сложил он, значит, стенки, трубу выправил, зажгли — все честь по чести. А потом этот поганец плату потребовал. Ну, хозяйка и говорит: работал ты медленно, сроки все вышли, и кладка кривая — все швы вкось. Не иначе пьяный работал. А потому отдам тебе не всю цену, а половину. Тут каменщик и давай ругаться! Нет, говорит, платите как договаривались. А чего платить, чего платить-то?! Если сработал плохо — так и получи по справедливости. А хочешь цену гнуть — так делай на совесть, а не…
— Тихо!
Карга заткнулась, гневно лупая крохотными белесыми глазками. Ноздри ее трепетали от гнева.
— Значит, сильно поругались?
— Не то слово, милорд. До вечера спорили. А потом хозяин пришел и выгнал этого пропоицу.
— Не заплатил?
— Почему? Заплатил. Но так, как хозяйка сказала. Если всем полную цену давать — это ж никаких денег не напасешься. И сработано было криво — кладка гуляет как пьяная. Так что по справедливости все!
— Каменщик так же думал?
— Этот безрукий? Нет! Он еще на улице кричал. А потом в окно плюнул. Ну разве это человек? Зверь дикий! Нет бы с благодарностью деньги взять — в хороший дом позвали, кормили-поили, а этот…
Я вперился в стол и заткнул руками уши. Так. Так-так-так… Прелестница Хелен поимела на деньги каменщика. А тот был недоволен. Очень. Интересно.
Вот только чего она домой не пошла? Куда поперлась на ночь глядя? В свечную лавку — скандалить?
На кухне уже сгустились сумерки, но свет мы не зажигали. Стол видно, и ладно.
Я закусывал яблоками. Вилл — бананами. Ну вот какой смысл? Вино — яркое, кислое, а бананы эти — мука мукой. Только вкус смазывают.
С другой стороны, мне больше яблок достанется.
— Значит, не каменщик? — Вилл откинулась на лавке, поджала под себя здоровую ногу. Лицо у нее отражало ту степень мечтательной расслабленности, которая, собственно и составляет цель любого пьющего человека.
Я откусил яблоко, с шумом втянул сок.
— Не он. Я лично допрос провел.
— А тебе что, соврать нельзя?
— Можно. Но страшно. Видела бы ты этого каменщика. Сопляк еще, борода толком не растет. Недавно из подмастерьев. На него рявкнешь — он ссытся. Разве это убийца?
— А если убийца, то обязательно рожа зверская и кинжал в зубах?