Я искал. Я расспрашивал. Я караулил у кромлеха.
Неделя за неделей я бился в заколоченную дверь, задыхаясь от ярости и беспомощности.
А потом я устал. И пошел ко дну.
Ничто не вечно. Даже саранча за пазухой когда-то дохнет.
Кое в чем даже проще стало, если задуматься. Вечера свободны, что хочешь — то и делай. Хочешь — в трактир иди. А хочешь — к шерифу. Ну, или в трактир. Свобода! И никаких брауни. Или драконов. Или еще какого-то волшебного дерьма. Теперь это не мои проблемы. Буду гонять шулеров, разнимать пьяные поножовщины и срезанные кошели искать.
К дьяволу.
Делом заниматься надо, а не оборотней по лесам гонять.
Так даже лучше.
И вообще. Какого хрена я упираюсь? Хочет шериф, чтобы по лесу разбойники бегали? Ну так пускай бегают! Хочет деньги из казны таскать? Пускай таскает! Мне-то какое дело?
К дьяволу это все. Старайся, не старайся — все равно благодарности не дождешься. Так ради чем я время трачу? Ради тех грошей, которые шериф платит?
И знает ведь, сукин сын, что мне деваться некуда. Саймон Лоншан уехал с королем Ричардом в Святую землю, а других покровителей у меня нет. Помощи от папаши ждать — как снега в июле, все знакомцы по французской кампании давно перекрестились в преданных вассалов принца Джона… Так что прибит я к Нортгемптону длиннющими, мать его, гвоздями.
Еще и Малиновка этот в задницу трахнутый. Весь Нортгемптоншир знает, что разбойнички в Рокингеме пошаливают, потому что капитан стражи с ними справиться не может. Последняя собака помнит, как я в одних подштанниках из леса вернулся.
Куда мне соваться с такой репутацией? Даже овец пасти не возьмут.
И правильно сделают. Я бы такого придурка тоже не взял. За что ни возьмется — все через задницу. Поэтому нахер. Гори оно все огнем. Все равно от работы ни денег, ни славы.
Лучше невесту богатую найду. Съеду из замка, буду жить спокойно, супругу каждую ночь по перине валять. Ну и не только супругу. В городе толпы смазливых девчонок — любезному кавалеру всегда есть на что силы потратить. Особенно если у кавалера есть деньги.
Вот, скажем, Агнесс, дочь купца Элфорда. Плосковата, конечно, и зубы вразнобой — зато личико симпатичное и поет неплохо. Ну и спокойная, как слепая корова. Такая жена будет дома сидеть и платочки вышивать — или что они там вышивают. Никаких проблем, одни сплошные выгоды!
А Элфорд ко мне, кстати, недавно с этой темой подкатывал. Так, мол, и так, сэр Марк. Дочка у меня в самом соку, но жениха достойного в Нортгемптоне не сыщешь — чтобы и благородный, и куртуазный, и ума большого. Если бы, говорит, такой вот жених сыскался — он, Элфорд, не пожалел бы в приданое и трехсот фунтов. А еще посуду серебряную, подсвечники, сарацинские ткани…
На триста фунтов я три года жить могу в праздности и роскоши. А там, глядишь, старый Элфорд помрет, и остальное его имущество отойдет ко мне по наследству.
Ублажать ради таких деньжищ щербатую Агнесс пару раз в месяц — невелика работа.
Шерифа я, скажем, ублажаю каждый день — и практически бесплатно.
И конца-края этому не видно.
— А что это вы не завтракаете, милорд? Невкусно?
Я поднял голову — взгляд уперся в крепкие и круглые, как оголовье шлема, сиськи. Можно было бы и выше посмотреть, но смысл? Лицо у служанки было широкое и плоское, как блин. Зато сиськи! Сиськи знатные.
— Вкусно. Благодарю.
Я пару раз ткнул ложкой в яичницу. Склизкий белок тянулся по тарелке, как сопли.
Мне не хотелось есть. Мне не хотелось разговаривать. Мне не хотелось идти к шерифу. Да какого хрена, мне жить-то не хотелось!
Может, меня прокляли? Родился маленький Марк, собрались вокруг него три волшебницы. Одна благословила младенца умом, другая — красотой, а третья возьми и ляпни: «Будет сей честный муж до самой смерти в Нортгемптоне жить. Служить шерифу верой и правдой, ничего за службу не взыскуя». У, сука старая. Чтоб тебя перекосило с такими пожеланиями. Найду падлу — сожгу нахрен.
— Вас, милорд, Тобиас искал, — служанка наклонилась над столом, кокетливо выпятив грудь. Обширные сиськи нависли надо мной, словно нос корабля.
— И что же понадобилось Тобиасу?
— Так вас милорд Паттишалл зовет. Обыскался уже — а вы тут сидите. Обедаете, — хихикнула дурища, и грудь колыхнулась могучей приливной волной.
Собрав хлебом растекшийся желток, я с отвращением посмотрел на липкий мякиш и бросил его в тарелку.
— Так чего же ты молчишь, идиотка? Совсем мозгов нет?!