— Ох, ни одна история с молодежными клубами не обходится без фабричных, — сказала Мэвис. — Не понимаю, почему вас интересует вся эта компания. — Говоря так, она прошлась рукой по перманенту, укладывая каштановые волны средним и указательным пальцами.
Дугал подмигнул ей и, улыбнувшись, оскалил все зубы разом.
Мэвис шепотом спросила у Дикси:
— Он ушел?
— Мм, — сказала Дикси, что означало: да, отчим пошел выпить пива на сон грядущий.
Мэвис подошла к серванту и вытащила оттуда большой конверт.
— Опять двадцать пять, — сказала Дикси.
— Она всегда так говорит, — сказала Мэвис.
— Ну, мам, ну что им у тебя там не лежится — не успеет новый человек в дом зайти, и ты сразу тащишь их на свет божий.
Мэвис извлекла из конверта три большие газетные вырезки и протянула их Дугласу.
Дикси вздохнула и поглядела на Хамфри.
— Пошли бы вдвоем да прогулялись, — сказала Мэвис. — Чего вы в кино не сходите?
— Мы вчера уходили из дома.
— Ну что вы в кино не были, это я ручаюсь. Поджимаешься, откладываешь на замужнюю жизнь и теряешь свои лучшие годы.
— Я ей это все время объясняю, — сказал Хамфри. — Все время об этом говорю.
— Куда вы ходили вчера вечером? — спросила Мэвис.
Дикси посмотрела на Хамфри.
— Гуляли, — сказала она.
— Что скажете? — спросила Мэвис у Дугала.
Вырезки были из июньских газет 1942 года. На двух больших фотографиях Мэвис стояла на борту океанского лайнера. Всюду сообщалось, что она первой из пекхэмских девушек вышла замуж за американского рядового и теперь покидает родные берега.
— Вы не состарились ни на день, — сказал Дугал.
— Да ладно вам, — сказала Дикси.
— Ни на день, — сказал Дугал. — Всякому ясно, что жизнь вашей матери была полна романтики.
Дикси достала из сумочки пилку, щелкнула замком и принялась обтачивать ногти.
Хамфри подался вперед на стуле и уперся ладонями в колени; проявляя особый интерес к повести Мэвис, он как бы возмещал насмешливость Дикси.
— Вообще-то она была и романтическая, и не романтическая, — сказала Мэвис. — Всякое бывало. С Глабом — это мой первый муж, — с Глабом сначала была не жизнь, а сказка. — Ее речь постепенно американизировалась. — Ухаживал, как за королевой. Галантный был до крайности и романтический. Это вы верно сказали. А потом что ж... Дикси вот родилась... ну и все как-то пошло прахом. В нашу жизнь закралась ложь, — сказала Мэвис, — и стало как-то аморально дальше жить вместе без взаимного чувства. — Она вздохнула и помолчала. Потом как бы очнулась и закончила: — Вот я и заявилась домой.
— Явилась домой, — сказала Дикси.
— Схлопотала развод. А потом встретила Артура. Старик Артур — он, конечно, не подведет.
— У мамы бывали денечки, — сказала Дикси. — Она об этом никому забыть не даст.
— Да уж побольше, чем будет у тебя, если ты не перестанешь с каждым пенни в банк бегать. Я в твои годы что не проживала, то на тряпки тратила.
— Мне на прожитье высылает собственный папаша из Америки, — сказала Дикси.
— Может, он и думает, что оплачивает за все, только с таких денег не проживешь.
— Не оплачивает, а платит. Не с таких, а на такие, — сказала Дикси.
— Пойду лучше чай подогрею, — сказала Мэвис.
А Дугал сказал Дикси:
— В бытность мою в ваши годы у меня всегда не имелось много денег.
Он выставил плечо, сверкнул на нее глазами, и она не посмела его поправить. Но когда Хамфри фыркнул, она повернулась к нему и сказала:
— Что-нибудь смешно?
— С Дугалом, — сказал он, — тебе не управиться.
Мэвис вошла в комнату и включила телепередачу из кабаре. Когда вернулся ее муж, он увидел, что Дугал сопровождает эстрадное представление залихватской пляской посреди ковра. Мэвис визжала от восторга. Хамфри улыбался, поджав губы. Дикси тоже поджала губы, но не улыбалась.
По субботам, как и по воскресеньям, джентльмены, проживающие у мисс Фрайерн, обязаны были сами убирать свои постели. Вернувшись в субботу к одиннадцати вечера, Дугал нашел у себя в комнате записку:
«Сегодня ваша постель порадовала хозяйку. Испытательный срок закончен на отлично!»
Дугал приклеил записку к зеркалу на туалетном столике и пошел вниз посмотреть, спит ли мисс Фрайерн. Он нашел ее на кухне: она чопорно восседала за столом с бутылкой портера.
— Мне писем нет?
— Нет, Дугал.
— А я так жду письма.
— Не расстраивайтесь. Может быть, придет в понедельник.
— Расскажите мне какую-нибудь историю.
— Да вы наверняка все мои истории слышали.
Он уже слышал о том, как в былые дни в парке не было проходу от грабителей, как чернокожие певцы бродили по мостовой или, вернее, по ездовой, как она тогда называлась, если верить мисс Фрайерн. Она пригубила портер и рассказала ему еще раз, как она улизнула из дома с девицей по имени Фло, как они наняли кэб в Кэмберуэлл-Грин и поехали кутить в закусочную «Слон», угостили извозчика джином на два пенни и возвратились домой пешком как ни в чем не бывало.
— Уж вы-то в молодости своего не упустили, — сказал Дугал.
Но на ее худом старческом лице выразилось презрение к недостойному намеку, и она отвернулась, ибо они еще не успели как следует подружиться, и только через месяц мисс Фрайерн как-то вечером, со вздохом допив полезный для организма портер, достала бутылку джина и рассказала Дугалу, как в Пекхэме в первую войну стоял Гордоновский полк шотландских горцев; как юные леди спрашивали друг у друга, надето ли у солдат хоть что-нибудь под их форменными юбками; как мисс Фрайерн двадцати семи лет от роду пошла с шотландцем погулять на Гору с одним деревом; как он вдруг повернулся к ней и сказал: «Я знаю, девочка, что все вы очень не прочь выведать, что у нас под юбками, и сейчас я тебе все подробно объясню»; как он тут же схватил ее за руку и сунул ее себе под юбку; и она так ужасно вскрикнула, что у нее потом целую неделю была ангина.
Но когда Дугал сказал, не пробыв у мисс Фрайерн и двух недель: «Уж вы-то в молодости своего не упустили», — она отвернула от него свое худое, бескровное лицо, и по неприметным движениям ее костистого тела Дугал мог понять, что слишком много себе позволяет.
Помолчав, она спросила:
— Хамфри не с вами пришел?
— Нет, я его бросил у Дикси.
— Я хотела с ним кое о чем посоветоваться.
— А я вместо него не сгожусь? Я даю редкостные советы.
Но ее обида еще не прошла.
— Нет, благодарю. Мне хотелось бы переговорить с Хамфри.
Дугал пошел спать, и дождь барабанил по крыше над его головой. Во входной двери щелкнул ключ, и слышно было, как Хамфри осторожно поднимается по лестнице на второй этаж. На площадке он надолго задержался, как будто решил передохнуть. Потом его неуверенные шаги послышались выше. Либо он был пьян, либо нес что-то тяжелое: наверху, возле самой двери Дугала, он едва не упал.
Дождь сильно застучал по скату крыши, и длинный стенной шкаф в комнате Дугала отозвался гулким бум-бум. Сквозь этот звук можно было различить неверную поступь Хамфри в коридорчике, ведущем к двери его комнаты.
Дугалу казалось, что он проснулся в тот самый момент, когда дождь перестал. И в этот самый момент откуда-то из шкафа донеслись шепот и хихиканье. Он включил свет и поднялся с постели. В шкафу никого не оказалось. Но только он собрался прикрыть дверцу, как внутри шкафа кто-то заерзал. Он отворил дверцу, сунул туда голову и ничего не обнаружил. Тогда он улегся и заснул.
Поутру в понедельник Дугал получил письмо. Джинни дала ему отставку. Он пошел в контору «Мидоуз, Мид и Грайндли» и напечатал кое-что из своих заметок. Во время утреннего перерыва на чай он спустился в длинный, как туннель, зал фабричной столовой и навел там справки об Одетте Хилл и Люсиль Поттер. Ему сообщили, что те с утра не вышли на работу. «Прогуливают. Мастер орет как оглашенный. Орет, что никакой дисциплины нет». Он взял себе булочку и чашку чаю, потом еще булочку. Звонок возвестил конец перерыва. Мужчины быстро разошлись. Несколько девушек демонстративно продолжали беседовать с тремя подавальщицами. На виду у них Дугал уронил голову на руки и заплакал.