Наливая в кубок тёмно-красное вино, старый граф вдыхал его аромат, пробовал на вкус и вдохновенно говорил:
– Такое благородное вино не пьют в одиночестве, его послевкусие очаровывает. Это священнодействие разделяют с друзьями и любимыми. Вино, мой мальчик, рождается, как дитя. Имеет свой характер, капризничает. Источая аромат, искрится, как солнечный луч на воде. Долго томится в прохладном подвале, наполняясь магической силой, и ждёт своего часа, когда снова увидит лучистый свет. Оно, как юная дева, нежно прикасается к устам. И тогда вкусивший этот колдовской напиток благословит небеса и этот край, и тех, кто создал это великолепие. В его тело войдут солнце и радость, покой и благодать. С годами вино тоже приобретает зрелость, но, в отличие от людей, старость не приходит к нему.
Для графа виноделие означало всё, сильней дед дорожил только своим внуком. Старческой рукой прижимая к себе Илберта, он верил, что эта родная душа сохранит завещанное ему наследие.
– Храни и приумножай богатство нашего славного рода. Вся надежда на тебя, мой мальчик. Мои сыновья избрали другую стезю… Что твой отец, что Андре, – с грустью добавлял он.
Вспоминая, молодой граф улыбнулся. Как же он благодарен деду за эту тонкую науку!
Но тут в памяти вновь всплыл последний разговор дяди Андре с отцом, и по мужественному лицу пробежала тень. Илберт пришпорил коня, и сопровождавшим его слугам пришлось подстегнуть и своих лошадей.
Глава 3
По обе стороны пролива человека с жемчужной серьгой все знали как Пьёвро. Он не помнил, когда к нему приклеилось это прозвище – «Спрут». Может, в юности, когда он был матросом. Все удивлялись, как он, взявшись за множество дел, всё успевал. «Смышлёный и рукастый», – говорили о нём бывалые моряки. Или, возможно, в детстве, когда он рассказывал, как поймал большого осьминога, опустив на дно старый сапог… Он давно забыл, как звали его прежде. Волосы потеряли цвет, кожа огрубела, лицо казалось высеченным из камня. Высокий, поджарый, он напоминал нависшую над морем скалу, в которой угадывались человеческие черты.
Пьёвро не удивился, узнав, что его пригласил к себе на разговор сам Гийом де Ногаре, правая рука короля франков Филиппа IV. Появилось лишь странное ощущение чужого присутствия за спиной. Но он не обернулся. Чувства не являлись руководством для капитана – ум оставался холодным.
«Червяк» пытается подцепить «осьминога» на свой крючок?! А знает ли он сам, что спрут – хищник?» – размышлял он в дороге.
Тот, кто попадал в щупальца, чувствовал железную хватку и был обречен. Даже погибая, головоногий моллюск не выпускает свою жертву, продолжая сжимать мускулы.
«Интересно, что будет приманкой на сей раз?»
Капитана перехватили при въезде в Париж, лошадь пришлось оставить стражам ворот. Симпатичный молодой человек в ярко-синем плаще, возникший перед ним, давно ожидал его. Дальше они долго шли пешком по узким и кривым улочкам, пока не спустились в подвал. Пьёвро сразу понял: значит, дело тухлое, как рыба, выброшенная морем на берег, раз гостей не принимают с парадного входа. Провожатый зажёг факел и повёл Спрута по бесконечно длинному коридору, где крыс было больше, чем в трюмах.
– Простите, господин, – извинялся юноша.
– Не расшаркивайся, я вырос в порту.
Они преодолели небольшую, в два пролёта, лестницу и спустились в крытую галерею. По звукам, долетавшим откуда-то сверху, Спрут понял, что путь их пролегал под оживлённой улицей. Пересекая сырую площадку, он слышал шаги прохожих, доносившиеся из крохотного решётчатого люка на потолке. Звуки то смешивались в сплошной шум, то становились различимыми: вот чья-то тяжёлая поступь, приближаясь, звучала громче, затем снова отдалялась; вот кто-то перешёл на лёгкий бег; затем послышались звуки проезжающей телеги и лай собак. Оглушительной волной накатил, словно вырастая из глубины, гулкий звон колокола. Эхо разлетелось по подземному лабиринту, отдав стенам еле заметную дрожь.
Капитан еле поспевал за проводником, а стройный юноша привычно шёл вперёд, преодолевая скользкие ступени тёмного подземелья.
Наконец через маленькую дверку они попали на винтовую лестницу и стали подниматься. Провожатый сдвинул камень в стене. Раздался щелчок. С небольшим усилием он уверенно сдвинул дверь и пригласил гостя внутрь. Пьёвро отчётливо услышал свой внутренний голос: «Спрут только что добровольно влез в глиняный горшок».
Впустив гостя, провожатый поклонился и вышел, плотно заперев за собой дверь. Проём тут же слился со стеной, став серым монолитом. Мрачная зала встретила капитана спёртым воздухом и сыростью каменных стен. В комнате за столом сидел сухощавый темноволосый мужчина с беспокойными глазами и что-то писал. Огонёк в камине горел робко и тускло.