Хозяин снова откашлялся.
— Тогда баба над ним голова… Обводит его вокруг пальца, как говорится… И хоть старик из-за нее совсем с ума спятил, он догадывался о вещах, о которых ему не стоило бы догадываться…
— А что такое? — спросил Петер Майцен, окинув его взглядом. «Кто знает, какая мерзость за всем этим скрывается!»
Пальцы крестьянина застыли на заросшем подбородке. Очевидно, он уже пожалел, что затеял такой разговор.
— Хм, такое дело… Я хочу сказать, человек не делает того, что должен был бы сделать. Конечно, он сам виноват, коли такая разиня…
— Ясное дело! У каждого свои слабости и свои беды! — сказал Петер Майцен и с грохотом задвинул ящик, словно желая этим сказать, что с него хватит.
— У каждого!.. — с облегчением вздохнул хозяин.
— У каждого, у каждого!..
Крестьянин откашлялся и шаркнул ногой.
— Хм, такое дело. Вы теперь начнете?
— Что?
— Ну… писание…
— Разумеется!.. — «Жду не дождусь, когда ты уйдешь!» Петер Майцен поставил на стол рюкзак, чтобы вынуть спиртовку, кофе, сахар и боснийскую мельничку для кофе.
— Хм, такое дело… И пойдет?
— А почему не пойти? — вздрогнул Петер Майцен, и черная тень скользнула по его лицу. Он насыпал зерна в мельничку и начал молоть.
— Когда умеешь, дело идет.
— До конца этому никогда не выучиться!..
— Жизнь слишком короткая.
— Будь она и вдвое длиннее, все равно было бы то же самое. Не стоит сейчас об этом и говорить!..
— Хм, такое дело. Работай и терпи, пока она не придет.
— Кто — она?
— Да та самая, с косою.
— Что о ней говорить!
— Да, говори не говори, все одно придет.
— Именно поэтому! — отрубил Петер Майцен, опустив голову и быстро крутя мельничку.
— Вы не рассердитесь, если я спрошу? — сказал крестьянин. — А о чем вы писать будете?
— О Темникаре.
— О ком?
«Громы небесные, неужели я в самом деле не смогу работать?»
— О ком, вы сказали?
— Об одном старике… Можно кружку воды попросить?
— Кружку воды? — переспросил крестьянин. — Хм… Только чтоб хуже не было.
— Нет, хуже не будет! — отрезал Петер Майцен и твердо поставил мельничку на стол. — Мне надо только кружку воды — кофе сварить.
— Эй! — раздался во дворе женский голос, уже полный ярости.
— Славу богу! — невольно вслух произнес Петер Майцен, но тут же добавил: — Скажите ей, пусть принесет мне кружку воды!
Хозяин проворно высунулся в окно. Видимо, он был доволен, что может угомонить жену этой просьбой.
— Принеси кружку воды! — закричал он.
— Что?
— Кружку воды, господин хочет сварить себе кофе!
Петер Майцен подвинул расшатанную тумбочку к стене, где была розетка, расстелил старую газету и поставил на нее спиртовку, джезву и чашечку.
— Сейчас принесет, — произнес крестьянин. Он опять прислонился к окну, почесал подбородок и спросил: — А что с ним было?
— С кем?
— Да с тем человеком. Как вы его назвали?..
— Темникар! — в сердцах сказал Петер Майцен, не зная, как прекратить надоевший ему разговор, не слишком обидев хозяина.
— Ага, Темникар! А что же с ним было?
— Ничего особенного! — махнул рукой Петер Майцен. — Он вступил в схватку с пятью белогвардейцами, чтобы спасти двенадцать раненых партизан, которых товарищи спрятали на время облавы в лесу. И это все, что с ним произошло!
— Хм, такое дело… А он один был?
— Один…
— И побил их?
— Побил…
— И старик, говорите?
— Семьдесят лет…
— Хм… А сам тоже погиб?
— Погиб…
— Хм, такое дело… — Хозяин почесал подбородок и шумно вздохнул, словно это отвечало каким-то его мыслям.
— Такое дело! Такое дело! — отрывисто произнес Петер Майцен, разозлившись. — Погиб он! Погиб! И все же это был прекрасный, пожалуй, самый прекрасный день в его жизни!.. Вам этого не понять!
Крестьянин остолбенел. Пальцы его замерли на подбородке; раскрыв рот, не моргая, он глядел на Петера Майцена, словно на змею, которая вот-вот вонзит свои зубы в его сердце.
— Я хочу сказать, что вам это и впрямь трудно понять! — стал выкручиваться Петер Майцен, сам невольно оцепенев перед этим изваянием. В ту минуту он подумал лишь о том, что смертельно обидел человека. Позже, значительно позже, он будет с возмущением упрекать себя: как он, писатель, мог оказаться настолько слепым; как мог не заметить, что его слова разбередили открытую, кровоточащую рану Чернилогара, которая жгла ему тело и душу; он сердился на себя и убеждал, будто не заметил этого оттого только, что Чернилогар не вызвал у него интереса и симпатии. Но, как бы то ни было, в ту минуту он ничего не заметил, он видел перед собой лишь обиженного человека и пытался как-то оправдаться: — Я хочу сказать, что вам это и впрямь трудно понять! И никто не мог бы понять, если б ему не рассказали о прежней жизни Темникара, о его судьбе, его тоске, обо всех тех особых обстоятельствах, которые так повлияли на человека, что он переродился, его страх переплавился в мужество и… и он принял смерть во имя жизни, принял ее как…