Пальцы архи-Нэль крепко стиснули древко стрелы, попытались выдернуть её из груди, но безуспешно. Ещё мгновение — и она упала лицом в снег, а её щит лопнул, будто пузырёк.
Зелень тумана накинулась на её останки, и они растворились прямо в воздухе. Кажется, теперь я имела представление о том, что случилось с дражайшим архимагом Мерклесом де Разором.
Никто из Пасынков Луны не испытал по этому поводу ни радости, ни горя.
Я вернула лук на плечо. Кажется, Ганглери говорил, что эльфийской магии нипочём и более сильные щиты, чем его небольшой подарок; теперь я своими глазами видела, на что она способна. Неудивительно, что Тунглид Рэтур так жаждет проникнуть в Царство: сколько ещё подобных секретов оно может хранить под тяжестью своего мёртвого неба?
«Пора».
Крепость была уже совсем близко, и болезненный огонь лунных лоз на её стенах вызывал предчувствие беды. Сильней всего их мерцание становилось у разбитой арки, открывающей путь ко входу. Близ неё туман будто терял часть своей силы; от зрелища, которое он открыл, внутри меня что-то треснуло и разбилось с явственно различимым хрустальным звоном.
Знакомая фигура Ганглери замерла у самого подножия лестницы, покрытая не то льдом, не то камнем. Старый маг стремился вперёд всем телом, желая удержать кого-то от непоправимой ошибки; приблизившись, я увидела его лицо.
Ни страха, ни скорби; одна лишь надежда. Обрёл ли ты покой, оступившийся целитель? Что означает твоя неподвижность — отмену приговора или ещё более мучительное заточение?
Смогу ли я когда-нибудь это узнать?..
Пасынки Луны поднимаются по лестнице; вход в крепость зияет чёрной пустотой, непроницаемой даже для нашего общего взора. На площадке перед ним мы останавливаемся. Она достаточно велика, чтобы вместить двадцать четыре тени и одну живую душу. Я стою ближе всех ко входу; на мои плечи ложатся воздушные ладони друзей.
«Ты — то, что связывает нас с миром солнца. Без тебя нам не справиться, но ты будешь страдать, Эльн».
«Наплевать».
«Всё равно… прости нас».
Я чувствую, как вверх по хребту рвётся огонь, а мои рёбра раскрываются, будто створки врат, впуская в себя одну тень за другой. Жгучее серебро поглощает мой зыбкий мир.
Несколько мгновений в жестоком свете боли — и меня больше нет.
Эпилог
Как же спина трещит, мрак бы её побрал. Однако, здорово меня о скалу-то приложило. И мороз кусает так, что пальцы отнимаются…
Тошнотворная зелень грызёт колонны и дерётся с серебряными нитями странной магии, отрезавшей меня от Мастерской. Снег усеян осколками узорчатого камня.
Как же я устал.
Чуть поодаль лежит мой нож, случайно вывалившийся из ножен, но у меня нет сил дойти до него и забрать. Да я и не понимаю, на что он мне сдался. Всё равно я бесполезен, что тряпичная кукла. Я могу только сидеть и смотреть, смотреть в этот дикий свет, пока он не выжжет мне глаза… А что, я бы не горевал. Хоть какой-то исход.
Трудно дышать. Лёд и ветер жгут мне лицо.
Она не останется там, нет, нет. Я лучше сойду с ума, надеясь, что она выйдет оттуда, чем поверю в то, что никогда больше её не увижу. А может быть, эта надежда убьёт меня раньше, чем я свихнусь — здесь так холодно, так холодно… Ох, мрак, кому я лгу.
Небо ненавидит меня. Оно каждый раз вырывает из моего сердца ровно столько мяса, чтобы несчастный барабан продолжал стучать, а потом позволяет ранам зажить, чтобы повторить пытку.
Только за сегодняшний день, будь он тысячу раз проклят, это случилось дважды. Два человека, каждому из которых я обязан жизнью, ушли в ядовитую зелень, и я не могу им помочь.
Туман беснуется над скалами, лучи впиваются в чёрный небосвод… Клянусь, я бы перегрыз себе вены прямо здесь, если б это не имело такой отчётливый вкус предательства по отношению к тем двоим.
Ох, кажется, ветер меняется…
Узорчатые черепки, разбросанные вокруг, неожиданно вспыхивают и начинают подниматься вверх, точно это не камни, а лёгкие лепестки. Кинжальные всполохи, гуляющие над туманом, вдруг становятся ярче, направляют свои острия к единственной видимой башне, скрещиваются над ней…
Почти не моргая, я смотрю, как на зеленеющем шпиле распускается огромный серебристый цветок. Небо стонет, раскалывается, и то, что должно было быть полднем, становится полночью, выпуская в мир обезумевшую луну.