— Как же ты себе ноги не отморозил? — удивилась я, хотя чувствовала — ему не очень-то важно, слушаю я его или нет. — Ты ж босой был.
— Сначала — нет. Сапоги с меня уже потом стащили. То ли хотели помучить, то ли просто глянулись кому. Неплохие были. Да и вообще-то мне холод нипочём, долго терпеть могу. Поэтому и хотел на севере поселиться.
— Вот оно как… Слушай, а сколько ты уже зим видел?
Святоша удивлённо глянул на меня:
— С чего это такой вопрос? Двадцать шесть. А что?
— Да просто мне тут подумалось, — полусонно сказала я, — что одна эта зима всех предыдущих тебе стоит.
Он прыснул:
— Спи. Шутница…
Я не видела в этом ничего смешного, но мои глаза уже и впрямь закрывались.
Из плена серых, тревожных снов меня вырвал тычок под ребра. Я еле сумела разлепить веки. За окном на разные голоса стенала ночь, и я снова уронила голову на руки.
Меня толкнули ещё раз и беспокойно зашептали:
— Просыпайся, тревога! Ну!
— Что случилось? — я зевнула.
— Сама посмотри. Да не на меня, в окно!
В колючей, липнущей к окну пурге зияли жёлтые пятна масляных фонарей и раздавались чьи-то грубые голоса. Вот кто-то прошёл совсем близко к окну, и я различила гербовую накидку Ароса. Этой нехитрой картины оказалось достаточно, чтобы разом согнать с меня всякий намёк на сонливость.
— Догнали, — выдохнула я.
— Ага, — кивнул Святоша как-то обречённо. — Чай, не на крестьянских кобылках скакали. Князь Гьяльхельм скакунов с Нижних Лугов заказывает, где уж тут удрать…
— Что будем делать?
Брови Святоши сошлись в один угол, сделав его лицо почти старым.
— Ну, я же сказал. Забыла?
В дверь таверны забухали кулаком. Час был поздний, хозяин уже заложил вход толстой доской. Шумела пурга, шумели за окном ночные гости, ржали лошади…
— Ты вот сейчас сидишь тут очень тихо, — продолжал Святоша, понизив голос до шёпота. — Даже не шевелишься, ясно?
— И что?
— И просто смотришь, что будет. Ну, повтори, что я сказал!
— Что?..
— Что ты сидишь… и… ну?
Подошедший к двери хозяин отлетел, когда она сорвалась с петель, не выдержав ненастья и грубой силы. Ноги в тяжёлых сапогах ступили на скрипучие половицы, в тусклом свете блеснули алебарды. Святоша одним прыжком оказался у стойки, схватил воткнутый в столешницу нож и кинулся на вошедших, точно горная кошка.
А они уж точно не ожидали такого натиска. Короткий, радостный блеск стали, дикий крик, поток крови из чьего-то лица… Порывистый перехват алебарды у падающего тела, отскок назад, медленный блик на остром металле, направленный против смятенных, недоуменных, отшатнувшихся врагов.
Я зажала себе рот обеими руками, когда на меня неожиданно обрушилось осознание того, что Святоша имел в виду. И того, что он это серьёзно. Вопреки его приказанию не двигаться, я оглянулась на окно. Насколько я могла судить, отряд за нами послали небольшой.
— Сдавайся! — гулко рявкнул кто-то. — Именем князя Гьяльхельма Аросского!
— Зачем? — спокойно спросил Святоша. — Вы меня все равно убьёте. Да и я никуда не бегу, видите? Подходите, берите! Ну!
На лицах стражников, обрамлённых поблёскивающими койфами, проступило некоторое уважение. Тот, кто призывал его сдаться, был явно чином повыше, судя по шлему.
— Слушай, парень, — сказал он. — Ну не надо, а? Ты же сам знаешь, что умрёшь. А я тебя видел в деле, и знаю, что голыми руками мы тебя тоже не возьмём. Ну, чем мы-то провинились? Мы враги тебе, что ли? Мы только дело своё делаем. Зачем тебе эта кровь на руках? Не дури.
Лицо Святоши дрогнуло, и он усмехнулся.
— Дядя Гимбальт, ты, что ли? Тебя по мою душу послали?
Стражник вздохнул и стащил шлем.
— Я. Князь-то не дурак. Если ты за неделю в горах не скопытился, значит, второй раз ошибок повторять не станешь, и мелюзга тебя не словит. А за родную кровь он отомстить хочет. Сдавайся, парень. Не грязни душу.