— Ладно, допустим. А нагнать нас теперь могут?
— Могут. Но мы сойдём с тракта.
Я удивлённо посмотрела на него. Святоша… улыбался! Даже не губами, скорее глазами и очень сдержанно, но все же это была улыбка.
— Говорят, наироу нельзя доверять, — сказал он. — Но я рискну. По крайней мере, до Семихолмовья. Как тебя там… Эльн?
Я поморщилась:
— А как тебя — Анаки?
— Понял, — улыбка Святоши проступила ещё ясней. — Придумаю что-нибудь другое, значит.
6
Холодный ветерок, вызывающий мурашки по спине, пропитался терпким, как вино, запахом мокрых листьев. С навеса надо мной плавно тянулись серебряные нити; ливень…
Святоша держал ладонь под тёмной небесной водой, прислонившись спиной к бочке, на которой сидела я. Я видела, как разбиваются об его руку тяжёлые капли. Казалось, что на его ладонь с хрустальным звоном падают усталые звезды.
— Вот ты все это серьёзно?
— Да.
— Четыре года прошло, — сердясь, я произнесла слово «четыре» едва ли не по слогам.
— И что с того?
— Неужели тебе нравится чувствовать себя задолжавшим?
— Знаешь…
Святоша убрал руку под навес. Откуда-то справа донеслась крикливая женская брань, хлопнула дверь, выпустив в осеннюю сырость немного жёлтого лучинного света. Кто-то шмякнулся в грязь. Повозился, роняя хриплые ругательства, захлюпал ногами…
— Есть люди, которых я скорее убил бы, чем позволил себе остаться у них в долгу. Ты не в их числе.
— И как долго ты ещё будешь пытаться расплатиться? — я ткнула Святошу носком в бок. Чувствительно.
— Я не пытаюсь, — возразил он, потирая ушибленное место. — Меня это вовсе не тяготит.
— А если бы я все-таки потребовала от тебя выплаты? — съехидничала я. — Что бы ты мне предложил?
Святоша расхохотался, откинув голову. Глиняная трубка, висевшая у него на шее, весело трепыхалась в такт смеху.
— А ты попробуй, — посоветовал он, отсмеявшись. — Увидишь.
Я фыркнула и снова пнула его, ещё сильней, чем прежде.
— Больно надо.
С тех пор нам часто приходилось удирать от разъярённой стражи — контрабандистов вообще мало кто любит — но такого веселья мы больше ни разу не переживали.
Ох, мрак. В этом мире я больше всего ненавижу две вещи в этом мире: быть должной и быть заимодавцем.
Я спрыгнула с бочки и объявила, что иду спать. Святоша, погрузившийся в свои мысли, забыл пожелать мне спокойной ночи. Какое-то время я ворочалась на скрипучей лежанке, пытаясь успокоить вихрь воспоминаний. Хорошая тогда зима выдалась, приятно вспомнить…
Но она мне не снится. Во снах меня навещают совсем другие воспоминания.
…— Эльн, Эльн, проснись, пожалуйста…
— Что такое, Тиви? — после сегодняшнего сеанса Созерцания у меня так болела голова, что я и не пыталась уснуть, поэтому мгновенно поднялась с подушки навстречу холодной и влажной руке моей единственной подруги.
— Мне плохо, Эльн…
В общей спальне царил глухой мрак новолуния, и я не видела лица Тиви. Нащупав её тонкие, будто хрустальные запястья, я поразилась тому, какие они холодные.
— Иди сюда, — я потянула подругу к себе, обнимая её и укутывая собственным одеялом. — Ты чего, Тиви, заболела?
— Не знаю… — Тиви мелко дрожала, и внезапный слабый луч, просочившийся сквозь неплотно прикрытые двери, высветил россыпь пота на её лице. — Может… У меня внутри всё горит, Эльн… Всё горит…
— Но ты же ледяная совсем! Может, я кого-нибудь позову?
— Не надо… побудь со мной, я тебя очень прошу… мне страшно…
Птичьи лапки Тиви обвили мою шею, и мне ничего не оставалось, кроме как прижать её к себе и постараться помочь ей справиться с дрожью.
— Всё горит… — хрипло шептала моя подруга, роняя слёзы на мой воротник. — Особенно в висках… словно кто спицу воткнул… так жжётся… Как думаешь, утром пройдёт?
— Конечно, — я успокаивающе гладила её по волосам. — Всегда проходит. Сегодня наставники что-то совсем перестарались, да?
Тиви не ответила, но её дрожь вдруг стала сильней, а пальцы вцепились в мою ночную рубашку так, будто хотели её разорвать. Спустя минуту ткань и в самом деле треснула.
— Тиви, ты чего? Скажи что-нибудь!
— Оно рвёт меня, Эльн, я больше не могу, оно выходит…
В этот самый миг дверь распахнулась с грохотом, но за ней никого не было — один только коридор, полный синеватых отблесков. Застучали выдвижные ящики в прикроватных тумбах — сначала мой, потом соседний, потом все сразу. Одеяла с трёх постелей одновременно взмыли вверх, будто рехнувшиеся блёклые призраки, и заметались по комнате.