Отчасти это объясняло и его прозвище — им его наградили товарищи по недолгой солдатской службе за необыкновенно галантное отношение к шлюхам.
— Смешно тебе, да? — осведомился Святоша, прекратив рисоваться.
— Очень, — заверила я его. — Не одолжишь сотню, а?
— Сколько? — изумлённо переспросил напарник.
— Брось меня разыгрывать, а? Одолжи, ну пожалуйста.
Светлый ус Святоши, который он смазал чем-то блестящим, чтобы залихватски подкрутить, задёргался и распрямился. Девушки, которых он перед этим оставил, косились на меня подозрительно и злобно.
— Зачем? — спросил Святоша строго.
— Я тебе покажу, — пообещала я. — Поверь, оно того стоит.
Святоша поглядел на меня, обречённо вздохнул.
— Погоди. Дай отлучиться ненадолго.
У нас тут с хранением денег настоящая беда. Большей частью обитатели Семихолмовья стараются их просадить поскорее оттого, что иначе их либо выбьют, либо украдут. Те из нас, кто пытается копить, имеют свои тайники, но известны они только хозяевам. Я не пыталась, а вот Святоша упорно откладывал часть из своей доли в кубышку.
Вернулся он довольно скоро — боялся, должно быть, что его спутниц успеют перехватить другие сладкоежки.
— Держи, дитя, — покровительственно сказал Святоша, протягивая мне кошелёк. — Купи куколку.
— А в глаз? — благодарно спросила я, чувствуя в руке тяжесть монет.
— Лучше в нос, — посоветовал Святоша. — Может, выпрямишь.
Я с сомнением покачала головой. Этот кривой нос только при мне ломали раза три, не меньше.
От избытка чувств я чмокнула его в колючую щёку и, подбросив на ладони кошелёк, взяла курс на выход. Уже на пороге я обернулась и встретила утомлённый и злой взгляд одной из девушек. Святоша предпочёл её подругу. Я пожала плечами и вышла.
Коупа я застала за попыткой наполнить желудок. Он сидел за прилавком и жевал краюху хлеба с таким лицом, словно она его оскорбила лично, и теперь он ей мстит.
— Завтракаешь? — полюбопытствовала я.
— Вернулась-таки, — буркнул Коуп.
— Куда я от тебя денусь?
Оружейник снова вынес мне лук и отдал прямо в руки.
— Какое чудо, — сказала я, с наслаждением проводя пальцем по узорам на оружии. — Я, пожалуй, могла бы поверить, что он и впрямь откуда-нибудь из-за Девяти Стражей…
Сложный рисунок узора, казалось, неуловимо менялся каждое мгновение, вызывая в памяти то морские волны, то мох, то прожилки на мраморе. В какой-то момент я с удивлением обнаружила, что не могу удержать его в памяти. Появилось и тут же исчезло щекочущее предчувствие чего-то недоброго. Так лисицы, должно быть, чуют приближение собак, сидя у себя в норах.
— Тебе не жалко его продавать? — спросила я.
Мало кто знал, что Коуп, якобы презиравший всякое колдовство, в своей запираемой на ржавый висячий замок мастерской не спит ночами, пытаясь повторить на своём оружии эльфийские волшебные узоры. Клинки эльфов не нуждались в заточке и могли перерубить каменную колонну. Луки имели свойство направлять стрелы, и не совсем ясно, что прославило эльфийских лучников — мастерство или магия. Резьба Коупа выглядела прекрасно, но так и не сделала оружие волшебной. Возможно, так он и стал великолепным мастером, но имело ли это смысл, если его мечта умерла?
Я снова отвела взгляд от лука и попыталась вызвать в памяти рисунок. Тщетно. Так порой видишь сон и не можешь вспомнить его поутру.
Оружейник ухмыльнулся, но как-то грустно.
— Знаешь, что, зверёныш? У меня так не выйдет. Никогда, даже если я у Неба бессмертие выторгую. Не хочу на него смотреть. Да и мастера, небось, не для того его делали, чтоб он у меня пылью покрывался.
Я невольно вскинула голову и повернулась в том направлении, где за дощатой стеной, зелёными кинжалами горных елей и серыми осколками скал в вечном молчании смерти высились, устремляясь в серебряные осенние небеса, вехи эльфийских дорог — Девять Стражей, ныне пустые и забытые.
Иногда в таверне, если забредёт талантливый менестрель, можно услышать старинные песни о волшебной дороге в Тсе Энхэль Асуриат, Царство Первых Лучей. Если верить им, то теперешние Девять Стражей давным-давно назывались Дорогой Зелёных Теней и, поддерживаемые неразгаданной магией эльфов, вели в их неприступное королевство.
Кто-то поёт, что там, за вершинами Итерскау, Царство цветёт по-прежнему, навсегда отказавшись от любой связи с внешним миром. Кто-то поёт, что та единственная война, которая продлилась ни много ни мало шесть веков, все же довела эльфов до падения. Но если люди выиграли войну, то почему не смогли проникнуть в Царство?