Можно взбаламутить тучи книжной пыли, пытаясь докопаться до правды, наглотаться ею под завязку и так и не понять, что случилось. Большая часть баллад — если вообще можно на них полагаться — под грозную мелодию указывает на великую гордыню эльфов и на то, что их могущество обратилось против них. Чем не причина, с одной стороны.
А с другой стороны, попадаются всякие мечтатели, которых не устраивает такое объяснение. Если у такого достаточно покосилась башня, а жизнью он особо не дорожит, он отправляется к Девяти Стражам и пытается пройти через них. Я знала парочку таких. Неплохие ребята… были. Чаще всего это полукровки, смешанная кровь эльфа и человека — наироу, как их зовут у нас на севере. Отчего-то они куда больше любят свою эльфийскую половину — все, как один. И гордятся ею, кажется, стократ сильнее, чем эльфы своим целым. И, хотя я тоже наироу, я, признаться, этого не понимаю.
В общем, никто не может с уверенностью ответить, почему погибло эльфийское королевство. А слой пыли на этой истории становится все толще и толще с каждым веком.
Как-то раз, во время очередного похода за ушами местных гоблинов-недомерышей, мы со Святошей наткнулись на эльфийскую гробницу. Она решила обрушиться, и мы едва не разделили ложе с её обитателями, но мне тогда удалось вынести оттуда брошку из светлого и невероятно лёгкого металла. Соловей, в лукавых глазах которого поблёскивали розовые камушки.
Следующей ночью пошёл проливной дождь. Я стояла под его струями, позволяя им хотя бы частично смыть с себя пыль и грязь пути, когда брошка случайно выпала из кармана, и дождь попал на неё. И тогда словно свеча вспыхнула посреди мокрого леса: соловей ожил, взлетел и мы со Святошей, обомлев от изумления и восторга, стояли под дождём и слушали странно завораживающую, ломко-мелодичную балладу на языке, которого и сами эльфы давно не помнят.
Когда замер последний аккорд, плоский соловей захлопал крыльями и рассыпался облачком золотисто-алых искр, что падали в мокрую траву и быстро гасли. Через миг от него не осталось и следа.
Стыдно признаваться, но я тогда расплакалась не хуже потерявшего игрушку ребёнка. Что до Святоши — поначалу казалось, что этот случай никак его не тронул, но потом я видела, как он при помощи охотничьего ножа и стрелы пытается воспроизвести этого соловья из деревянного бруска, насвистывая ту самую песню.
Я и сейчас могу вспомнить её в мельчайших подробностях, до последней трели. И каждый раз, когда я её вспоминаю, я снова вижу чёрный пустой лес, белое пятно луны сквозь тяжёлые тучи, тающий в холодном воздухе сноп искр, и ядовитая иголка тоски ворочается в моей груди и входит туда чуть глубже. Небо опускается ниже, и из переливающейся бесконечности превращается в глухой таз, о перевёрнутое днище которого я больно ударяюсь лбом.
Я бросила кошелёк на прилавок, и Коуп сгрёб его своей ручищей, приложив к луку два битком набитых колчана. Я повесила их на плечо и, захватив лук, сказала:
— Ну, до случая, Коуп. Радуй меня новыми плодами твоего воспалённого разума.
Коуп, чьё настроение, видно, вконец испортилось, только кивнул. Когда я уже переступила порог, он меня окликнул:
— Зверёныш!
Я обернулась.
Оружейник задумчиво поиспепелял меня пропитым взглядом и сказал:
— Ты эль сегодня забыла. Захвати в следующий раз, хорошо?
Это как… болезнь. У этой красоты есть смертельное свойство оставаться в памяти навечно, присасываться к человеческой душе, как огромная пиявка. Словно таким образом она пытается выжить, лишившись тех, кто раз за разом воссоздавал её делом.
Иголка в груди дрогнула, замерла. Я кивнула и вышла. Под моими ногами обиженно захлюпала слякоть.
2
В нескольких ярдах от меня за плетнём раздавалось взбешённое кудахтанье и летели перья трактирных кур. Я наслаждалась уединением на пустом, затянутом дымкой стрельбище. Верхушки леса на западе тлели гневным закатом, но с каждым мгновением его пламя слабело, уступая напору клубящихся туч.
Ненастная ночка нас ждёт. Впрочем, давно пора: эта осень что-то слишком уж мягкая — и зима с лихвой возместит нынешние милости, никто в этом не сомневается.
Я выпускала по мишени стрелу за стрелой, упиваясь странной лёгкостью, с которой натягивалась тетива, и ощущала особую охотничью дрожь, когда наконечник входил в поверхность круглого деревянного бруса. Умели ж делать, черти!
Очередная пущенная мной стрела вонзилась в оперение предыдущей и расщепила её. Это удавалось мне нечасто, и я взвизгнула от восторга.
— Лихачествуешь?