— Я не знаю, — сказал Ганглери. — Не знаю, девочка. Я очень хотел бы, поверь. Но не далее, как утром, ты совершила то, что всегда считалось невозможным: уничтожила эльфийский артефакт. Понимаешь ли ты, что даже время не отваживалось их касаться? Я не уверен, что в мире есть хоть один маг, который знает, что может теперь произойти с тобой.
Ещё одна линия свилась улиткой и потухла, а за ней ещё и ещё. В багрянце, уродовавшем мои ладони, становилось всё больше и больше темноты. Некоторым отметинам удавалось прорасти выше по предплечью, и они сохраняли чуть более светлый оттенок. Ганглери внимательно смотрел на них, и я чувствовала, что он говорит мне не всё. Может быть, боится напугать?
Хотя куда уж ещё…
— Эй, дедушка, — позвал Святоша, — вы б придумали что-то, а? Мы в это мешаться не хотели! Почему за глупость этой сволочи белобрысой расплачиваться должна Белка?
— Ваша ошибка, юноша, в том, что вы надеетесь на справедливость, — ответил Ганглери, не отрывая взгляда от моих рук. — Насчёт остального мира я не совсем уверен, но здесь, в Мастерской, всем правят месть и гнев.
— Так ведь Басх теперь тоже пострадает, — я покачала головой. — У него ведь нет больше крепления, так и зачем он Тунглид Рэтур?
— Не думаю, что всё дело только в креплении, — старый маг покачал головой. — Он зол, упорен, он живёт своим делом. Долина Магов действительно впечатлёна. Я уверен, они примут его и так.
— Так-то всё ладно, вроде, — задумчиво произнёс Святоша, — вот только на что Долине Магов соратник, у которого этой самой магии даже на красный эффи не наберётся? Или магию нонче людям пришивать научились? Да и тут им делать больше нечего, выходит. Уйдут ли?
Ганглери не ответил.
— Посидите-ка в тепле, детки, — сказал он спустя несколько минут напряжённого молчания. — Мне нужно отлучиться ненадолго. Если не хотите, чтобы я вас усыпил, пообещайте не выходить наружу, пока я не вернусь.
Старый маг покинул жилище, кутаясь в мех. С его уходом огонь в очаге затрещал как-то громче, будто пытаясь не допустить нового приступа тяжёлой тишины. Боль в ладонях постепенно слабела; большинство отметин окончательно потемнело и угомонилось, свившись вокруг запястья тонкими капризными змейками.
Святоша продолжал хлебать из плошки, смешно кривя лицо.
— Ну, чего ты его цедишь? — спросила я. — Залпом бы уже выпил.
— Залпом дедушка не велел, — отозвался напарник. — Процессы, говорит, шибко трудные, надо постепенно. А жаль: залпом и впрямь легче бы пошло. Но вроде как это меня должно на ноги поставить одним рывком, так что можно потерпеть.
— Здорово! — я потянулась. — Значит, скоро в обратный путь?
Святоша пожал плечами:
— Я уже не надеюсь, что мы легко отделаемся. Дедушка сказал, что эти, из Долины, торчат у входа, точно нарыв. Как мимо пойдём?
— Да мы-то им на что?
— А ты, я гляжу, ещё не совсем проснулась, да? — Святоша насмешливо покачал головой, кашляя в рукав. — Будто наш господин учёный смолчит, где цацку-то потерял и кто в этом виноват. Ты им такой кислятины плеснула, грызун, что у них все зубы от неё выпадут. И ты думаешь, что они тебя отпустят? Может, ещё платочками вслед помашут?
Мне было нечем ответить на это, и я просто уткнулась взглядом в пол.
— И что же нам теперь делать?
— Ждать, — сказал напарник, отшвыривая в сторону опустошённый, наконец, сосуд. — Ждать, пока они не разберутся со своими делами здесь и не оставят это место в покое. Да не грусти ты так, выпьем ещё с тобой эля в «Бревноликой». Слово даю.
— Ты ведь уйти оттуда хотел?
— А вот как выпьем — сразу и уйдём. Куда хочешь? Может, в Локенхейн?
— Не далековато ли? Да и что нам там делать?
— Погуляем, жизнь столичную посмотрим. Бардов послушаем. А то до нашей глуши они не добираются никогда. Да и девочки там… — мой напарник прикрыл глаза и облизнулся.
— Мне-то что с этих твоих девочек? — сумрачно спросила я.
— У тебя свои развлечения, у меня — свои. Хочешь сказать, столица не сумеет тебе угодить?
— Не знаю. Не до того сейчас.
— Только не унывай. Обратно дорога легче будет, без обузы-то.
Покосившись на вход — а ну как Ганглери неожиданно вернётся и опять велит не двигаться? — Святоша поднялся и подошёл ко мне. Сел рядом, потрепал по макушке, потом пригляделся к моим обезображенным рукам, и его лицо погрустнело.
— Больно?
— Сейчас уже почти нет.
Напарник осторожно прикоснулся к самым кончикам моих пальцев и охнул:
— Да ведь горят! Ох, лишь бы оно только шрамами и осталось…