23
Рынок шумел и плохо пах. Я вытерла руки о заляпанные штаны, с голодной дрожью нащупав в кармане медовый рулет. Свинцовые небеса видели меня насквозь и слали проклятья бессовестной воровке.
Но никакое чувство вины не могло сейчас мучить меня сильнее, чем боль в мёрзнущих ступнях. Хлюпающие ботинки, внутри которых смешалась вода едва ли не всех окрестных луж, никак не могли служить им порядочной защитой. Воду в себе они хранили намного лучше, чем тепло.
Я озиралась в поисках укрытия для себя и рулета, попутно борясь со странным чувством. Навязчивая уверенность в том, что я позабыла нечто очень важное, одолевала меня пополам с холодом. Мне казалось, что я должна немедленно вспомнить это, вспомнить прямо здесь и сейчас, не сходя с места. Рулет имел своё мнение по поводу происходящего, толкаясь в моем кармане, словно живой, и напоминая мне о том, что я ушла недостаточно далеко, и имею большие шансы остаться голодной — а, может быть, и битой.
Моя замёрзшая черепушка попросту не вмещала все эти мысли, но с каждым шагом прочь до меня начинало доходить, что именно пропало из моей памяти.
На самом деле, примерно… всё.
Я не помнила, как я здесь оказалась.
Я не помнила, как меня зовут и сколько зим я видела.
Все, что я о себе сейчас знала — это то, что мне холодно, и совсем недавно я преступила закон, движимая голодом. В последнем я не сомневалась просто потому, что рулет у меня был, а кошелька никакого не было, из чего следует, что…
Ну, это же естественно, знаете — воровать, когда тебе не на что купить еду.
С рынка нужно было уйти, и я пошла направо в сторону тёмных и ещё более вонючих переулков. Вода в ботинках противно хлюпала. К этому звуку не получалось привыкнуть, о холоде в ногах не получалось забыть. Тело казалось мне каким-то чужим. Я попробовала различить собственное отражение в одной из луж, мимо которой шла. Ничего не вышло — стоило мне склониться над ней, как какая-то ворона нагадила в неё, и она пошла кругами.
— Сволочь, — сказала я вороне. Та покосилась на меня круглым блестящим глазом, резко каркнула и улетела.
В одном из переулков обнаружилась полугнилая бочка, на которую я взгромоздилась и с наслаждением уничтожила свою добычу. Вкус рулета, однако, воспринимался странным образом: казалось, что я его не только чувствую, но и вижу — он был светло-золотистым и лучился, точно золотой эффи в свете свечи.
Пару раз я отвлекалась на попытку вспомнить собственное имя, но это теперь казалось мне неважным.
Покончив с рулетом, я огляделась. С одной стороны расположился рынок, где мне совершенно нечего делать, с другой — чернота проулка, где может быть полно разной недружелюбной дряни. Можно было вернуться на рынок и слоняться там, в свинцовом небесном свете то ли мрачного утра, то ли спустившихся сумерек. Шум займёт мою голову, прогонит лишние мысли. И лоток с рулетами остаётся все там же — смогу стащить ещё один, если что.
И всё же…
Возвращаться на площадь, кружиться там бесполезным куском тряпья без памяти и смысла, шнырять между лотками… Почему мне кажется, что другой действительности у меня никогда не будет?
И согласна ли я на такую маленькую, блёклую и пустую жизнь?
Последние клочки моего ополовиненного сознания растворятся в бесконечных лужах, которые никогда не высохнут, и единственным, что от меня останется, будет хлюпающий звук моих ботинок…
О, Небо, почему всё это так странно.
Темнота проулка молчала. Тишина, которую обещал этот густой мрак, казалась мне сейчас куда приятней болезненного и навязчивого шума рыночной площади.
И кто знает, нет ли там подходящего места для ночлега? Может быть, недолгий сон поможет мне прийти в себя.
И тут полоса света, которая падала на мои усталые ноги со стороны рынка, погасла. Чей-то огромный силуэт загородил собой выход из проулка и гаркнул:
— Держи воровку!
Перед тем, как ринуться в темноту, я успела заметить гибкую стрелу вьюнка, неожиданно взмывшую по стене прямо из-под моей бочки. Мерцающая зелень цветка оказалась ярче дневного света, и он простёр свой стебель между мной и преследователем, полностью затмив последнего.
Мои ноги невыносимо чавкали в грязи и немного заплетались, но несли вперёд: другой дороги здесь не было. Я вытянула перед собой руки, чтобы не налететь с размаху на какое-нибудь препятствие, а потом и вовсе зажмурилась, чтобы не сойти с ума от густого мрака вокруг…
…И открыла глаза, когда в моё колено врезалось что-то очень твёрдое. В лицо ударил свет, показавшийся мне ослепительным, хотя на самом деле он просто был. Сквозь пелену слёз я различила скрипучие доски пола, шерстяное покрывало и табуретку, на которую, собственно, и налетела. От сильной боли в колене я расплакалась.