— Я вас ненавижу, — безрассудно прошептала Робин и вдруг поняла, что это правда. Она ненавидела его за те чувства, которые он в ней возбудил, за наступившую следом боль и вину, за горечь и утрату.
— Надо было тебя убить, — пробормотал капитан, не глядя на нее. — Напрасно я не позволил этого Типпу.
Угроза ее не испугала. Робин, как могла, привела в порядок одежду, но до сих пор стояла перед ним на коленях.
— Уходи! — Он почти кричал. — Иди к себе в каюту.
Девушка медленно поднялась, на мгновение замешкалась и повернулась к трапу.
— Доктор Баллантайн! — окликнул он, и Робин оглянулась. Сент-Джон поднялся и встал у двери в лазарет, держа в одной руке ключи, в другой — наручники и цепь. — Не стоит рассказывать брату о том, что вы здесь нашли. — Капитан овладел собой, его голос звучал тихо и холодно. — С ним я не стану церемониться. Через четыре дня мы прибудем в Кейптаун, — продолжал он. — После этого можете делать все, что хотите. А до тех пор больше не злите меня. Хватит того, что я один раз вас отпустил.
Она с безмолвной яростью пожирала его глазами, чувствуя себя жалкой и беспомощной.
— Спокойной ночи, доктор Баллантайн.
* * *
Едва Робин успела спрятать брюки и рваную рубашку на дно сундука, растереть синяки бальзамом, натянуть ночную сорочку и нырнуть под одеяло на узкую койку, как в дверь каюты постучали.
— Кто там? — хрипловато откликнулась она, еще не вполне оправившись после ночных приключений.
— Это я, сестренка, — раздался голос Зуги. — Кто-то раскроил череп Типпу. Кровью залило всю палубу. Не могла бы ты прийти?
На мгновение Робин вспыхнула первобытным торжеством. Она попыталась подавить это чувство, но это ей не вполне удалось.
— Иду.
В кают-компании сидели трое — Зуга, второй помощник и Типпу. Манго Сент-Джона не было. Типпу, обнаженный, если не считать набедренной повязки, с бесстрастным видом восседал под масляной лампой, на шее и плечах ручьями запеклась темная густая кровь.
Второй помощник прижимал к его черепу клок грязной ваты. Когда Робин убрала его, кровь из раны снова заструилась.
— Бренди, — потребовала она.
Доктор ополоснула руки и инструмент — Робин верила в учение Дженнера и Листера — и только потом погрузила в рану кончик пинцета. Она пережала и скрутила сосуды. Типпу не шелохнулся, не изменился в лице, а ею все еще владело языческое буйство, не признающее клятвы Гиппократа.
— Нужно промыть раны, — сказала она и быстро, пока проснувшееся сознание не успело ее остановить, плеснула в рану крепкого бренди и промокнула.
Типпу сидел неподвижно, как резной божок в индуистском храме, словно и не чувствовал, как спиртное обжигает незащищенные ткани.
Робин перетянула сосуды шелковой ниткой, выпустив конец из раны наружу, а потом сшила ее края аккуратными ровными швами и туго их стянула. С каждым стежком на гладком лысом черепе вздувался острый бугорок.
— Я вытяну нитку, когда сосуды омертвеют, — сказала она Типпу. — Швы можно снимать через неделю.
Робин решила не тратить на него лауданум. Этот человек, видимо, нечувствителен к боли, а ею до сих пор владела безграничная злость.
Помощник поднял шарообразную голову.
— Ты хороший доктор, — торжественно заявил он, и она получила урок, который запомнила на всю жизнь: чем сильнее слабительное, чем горше и отвратительнее на вкус лекарство, чем радикальнее операция, тем более сильное впечатление производит на африканского пациента мастерство хирурга.
— Да, — мрачно кивнул Типпу, — ты чертовски хороший доктор. — Он раскрыл ладонь. На огромной лапище лежал скальпель, который Робин оставила в трюме «Гурона». Не произнеся ни слова, он вложил его в обмякшую руку девушки и с жутковатым проворством выскользнул из кают-компании, а она осталась стоять, глядя ему вслед.
«Гурон» мчался на юг, беззаботно разрезая форштевнем волны Южной Атлантики. Они пенились у бортов и исчезали за кормой, прорезанные длинным гладким кильватером.
Теперь их сопровождали морские птицы. С востока прилетали и парили у них за кормой веселые олуши с желтым горлом и черными ромбами вокруг глаз. Когда из камбуза выбрасывали за борт объедки, они с резким криком ныряли за ними. Появились и тюлени, они высовывали из воды обрамленные бакенбардами морды и с любопытством смотрели, как высокий клипер острым носом рассекает море, спеша на юг.
Иногда сверкающую голубизну вод нарушали длинные змееподобные плети морского бамбука, сорванного со скалистых берегов ветрами и штормами, частыми в этих бурных морях.