На другой день, оставив вещи в Йокогаме (в отеле «Франция»), Бальмонт отправляется в Токио и, поселившись в отеле «Токио», посылает первую открытку А. Н. Ивановой:
Милый друг, вот я уже в Токио. Оставил в Йокогаме все вещи и лишь с малым саквояжем сижу себе в предивной японской комнате, где стены раздвигаются и столько игрушечных ящиков, что я мог бы у себя спрятать двух человек и две дюжины зверьков. Как жаль, что Вы[233] не путешествуете со мной. Как все бы Вам здесь нравилось. – Иду сейчас бродить по городу. Шлю Вам нежный привет.
P.S. Маргоря[234] – японка.
На другой день, вернувшись в Йокогаму, Бальмонт пишет своей приятельнице более обстоятельно[235]:
Ана, милая моя, я написал тебе открытку вчера около полудня, кажется. Теперь мне представляется, что я не писал тебе много дней. Так много за это время прошло впечатлений. После завтрака вчера я уехал в Токио, – это лишь час езды, – и провел там день до вечера. Токио более японский город, чем Йокогама, но здесь море и здесь очаровательная тишина, как в Сулаке[236], как в деревне. В Токио я видел столько японок и японцев, в парке Уэно[237] и на улицах, что мне кажется, будто я жил здесь в Японии уже много месяцев. А при входе в парк стоит гигантский ясень, саженей в 5 в обхвате и с совершенно окаменевшим стволом, но живой, с прекрасными развесистыми зелеными ветвями. Увлекся там двумя маленькими японочками и их заинтересовал. Но это так мимолетно. Я влюблен в отвлеченную японку, и в нее нельзя не быть влюбленным. Так много во всех японках кошачьей и птичьей грации. Это сказочные зверьки. Это не человечицы, а похожие на человеческих женщинок маленькие жительницы другой планеты, где все иное, очертания, краски, движения, закон соразмерностей. Когда они откликаются на зов, они произносят быстрым, охотным, полудетским голоском «Э!» или «А́и!». Это «Аи!» так обворожительно, что оно мне, верно, будет сниться всю жизнь. И они радостно счастливы от каждого обращения к ним. Им весело побежать, качаясь маленьким тельцем, и принести что-нибудь. Они – воплощение изящной внимательности.
Продолжая это письмо на другой день, 3 / 16 мая, Бальмонт поясняет, что «по-японски женщина значит Оннà, а мужчина – Дан».
Вчера от своих мыслей о Японии и японках я вдруг устал и лег спать, а в постели сочинил стишок. Сейчас слушаю радостную тишину смежных уличек и гармонические звуки жизни, построенные по законам иного лада, чем европейский. <…>
Я был вчера в Камакуре. Там гигантский Будда[238], монастыри и храмы и великолепное морское побережье (взморье), напомнившее мне St. Brévin l'Осéаn и St. Georges-de-Didonne[239]. <…> Часа в 3 сегодня уезжаю с вещами в Токио, оттуда в Никко.
Милое счастье, я, верно, покидаю этот Рай через неделю.
Вечером того же дня Бальмонт посылает А. Н. Ивановой из Токио открытку:
Милый друг мой, я пишу Вам лишь беглые строки. Я как во сне. Не ожидал, что так прекрасна Япония, или, вернее, знал это, но не ожидал, что я буду захвачен так полно. А еще нужно прибавить, что меня знают в Японии (это для меня полная неожиданность) и меня совсем взяли в плен сотрудники разных газет, в которых сегодня разные очерки обо мне. Не дивно ли, что меня здесь узнают на улицах. Шлю ласковые мысли.
В тот же день, подводя первый итог своим японским впечатлениям, Бальмонт писал и Е. А. Андреевой:
Я так очарован Японией и японцами, вернее, японками, что хотел бы пробыть здесь год. Вся Япония – chef d’œuvre <шедевр – франц.>, вся она – воплощение изящества, ритма, ума, благоговейного трудолюбия, тонкой внимательности. Как жаль, что мы не были здесь вместе. Но я тогда не понял бы Японии. Я был еще слишком юн.[240]
Следующие два дня, 4 / 17 и 5 / 18 мая, Бальмонт проводит в Никко. 4 / 17 мая поэт сообщает Е. А. Андреевой:
…Я только что приехал в прославленное своею красотою Ник-ко. В Токио еще вернусь; но там пыльно и шумно и интервьюеры несчетные. В Иркутске или в Харбине я гораздо менее знаменит, чем в Токио. Но слава во всех видах – вещь утомительная. Не прекращается, а лишь усиливается моя влюбленность в Японию. Изящные люди среди прекрасной природы. Но ведь это идеальное сочетание![241]
Вечером того же дня Бальмонт пишет А. Н. Ивановой:
Мушка[242], счастье мое, милая радость, как мы далеко друг от друга, – здесь уже чувствуется другая половина Земного Шара, и я не мог устроиться с пересылкой писем, так что уже неделю ничего о тебе не знаю и, верно, не буду знать еще неделю, еще полторы недели. Я путешествую по Японии по прихоти сердца, стараясь нигде не задерживаться даже на лишние полсуток, и желал увидеть как можно больше разного, на те гроши малые странствуя, которые у меня остались от последних выступлений, совершенно неудачных в материальном отношении. Но путешествовать по Японии совсем недорого, и если бы не страшное падение нашего курса, – иена стоит на две копейки меньше рубля, – теперь уже она 1 р. 70 коп., – можно было бы путешествовать еще вдвое дешевле.
236
Местечко на берегу Атлантического океана во Франции, где Бальмонт подолгу жил со своими близкими (в 1907, 1911 и 1914 гг.).
237
Центральный парк Токио, религиозный и культурный центр, священное для японцев место. На его территории расположены усыпальницы, храмы, музеи и др.
239
Сен Бревен л’Осеан и Сен Жорж-де-Дидон – курортные места во Франции на берегy Атлантического океана, где отдыхал Бальмонт в 1909, 1911 и 1914 гг.